Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Клифтон Дэниэл появляется в редакции «The New York Times» каждое утро около десяти, после того, как прочитает все газеты, включая «Wall Street Journal», а до недавних пор и «Women’s Wear Daily». Секретарша Пэт, встречающая его перед кабинетом, очень хороша собой и безукоризненно одета; он сам ее выбирал, и немудрено. «Мне есть дело до внешности», – признает он. Это касается не только причесок и одежды, но и того, как люди обустраивают свою частную жизнь. Он не согласен с теми, кто называет его «пуританином», говоря, что ему все равно, пускай хоть весь штат «The New York Times» пустится во все тяжкие – в плане секса или как-то еще; главное, чтобы «внешне» все выглядело пристойно.
Каждый день в кабинет Дэниэла в соответствии с отлаженным графиком заходят подчиненные, которым нужен его совет или утверждение, и посторонние, которые надеются получить его добро на прием в «Times». Он также выделяет время перед общей четырехчасовой планеркой, чтобы у себя в кабинете пересмотреть моменты в газете, вызвавшие у него вопросы, – нечеткой ли формулировкой или ощущением, что репортер чересчур «включен» в сюжет (а это непростительный грех), или ошибкой, которая потребует написать опровержение – всегда неприятный момент в его повестке дня.
Как-то раз, погожим летним днем 66‑го он читал материалы и не заметил нечто подозрительное с первого раза; на тридцатой странице, мелким шрифтом, в глубине списка студентов Сити-колледжа, получивших те или иные награды: «ПРЕМИЯ БРЕТТ вручена студенту, усердно трудившемуся, несмотря на тяжелую инвалидность, – Джейку Барнсу».
Для всех, кто читал «Фиесту» Хемингуэя, отсылка очевидна: леди Бретт и влюбленный в нее герой-импотент Джейк Барнс. И это в «Times»!
Эйб Розенталь, чьи подчиненные вычитывали и проверяли материал, тоже ничего не заметил – до следующего дня, когда весть о «премии Бретт» пронеслась по всем изданиям. Розенталю сообщили о ней по телефону коллеги из журнала «Newsweek» – искренне посмеявшись над этой историей.
Но Розенталь ничего забавного в ней не нашел, а мгновенно пришел в ярость. Если молодой корреспондент, работавший в Сити-колледже, виновен в том, что намеренно вставил липовую информацию в раздел новостей «Times», выход один – немедленное увольнение. Много лет назад Э. Дж. Либлинг, тогда работавший редактором в отделе спорта, допустил нечто подобное: однажды вместо того, чтобы вписать фамилию судьи баскетбольного матча в таблицу результатов, Либлинг, который вечно не мог добиться от корреспондентов нужной фамилии рефери (никто их не запоминал), просто вписал итальянское слово «Ignoto» – «неизвестный». Вскоре фамилия Иньото появлялась в таблицах двух, трех, даже четырех матчей за один день – слишком энергичен и вездесущ был мистер Иньото, чтоб руководство долго оставалось в неведении. Когда обман раскрылся, Либлинга уволили, и он нашел своей буйной фантазии куда более благоразумное применение в журнале «The New Yorker».
Трудность с инцидентом в Сити-колледже состояла в том, что, по-видимому, виновным корреспондентом (Розенталь пока не звонил ему) был Клайд Габерман, один из фаворитов редактора, молодой человек двадцати одного года, напоминавший Розенталю его самого: такой же тощий и хваткий, каким Розенталь был двадцать лет назад, когда, как Габерман сейчас, совмещал учебу в Сити-колледже с работой на «Times». Габерман чувствовал нерв истории и лихо писал. За восемь месяцев он передал в редакцию более шестидесяти новостей и текстов – для журналиста, который пока пишет лишь об одном учебном заведении, достижение изрядное. Розенталь видел, как предан Клайд журналистике, как он проявил себя в «Times» за столь короткое время, словом, видел в Клайде Габермане потенциал стать новой молодой звездой «The New York Times».
Но если «Премия Бретт» – дело рук Габермана, ему придется уйти. В такой ситуации Розенталь не смог бы отстаивать юношу, как отстаивал другого сотрудника, чернокожего Джуниуса Гриффина, который написал в «Times» о гарлемской банде «Кровный брат», боевиках, которые владеют карате и, если ситуация не изменится, вскоре переберутся в Манхэттен. В Гарлеме и по всему Нью-Йорку тут же раздались раздраженные голоса, опровергающие существование «кровных братьев»; одни говорили о преувеличении, другие и вовсе называли сюжет фальшивкой. Розенталь проверил сведения и до сих пор убежден, что Джуниус ничего не выдумывал; но тогда другие газеты и журналы бурно критиковали «Times» – никто и никогда не упускал такой возможности, если уж предоставился случай. А над Розенталем издевался кое-кто из старожилов отдела городских новостей – они назвали сюжет о «Кровном брате» «Заливом Свиней Розенталя».
Звонок Розенталя застал Клайда Габермана в постели в его квартире в Бронксе. Пятнадцатью минутами раньше его разбудил звонок из Сити-колледжа: в отдел общественных связей начали поступать запросы насчет «Премии Бретт». Только тут до Габермана дошло, что он забыл, как собирался вымарать шуточную премию из длинного наградного списка, прежде чем сдать материал редактору. «Премию Бретт» он придумал от скуки, пока битый час перепечатывал список, который – он не сомневался – никто не будет читать. Он присудил премию Джейку Барнсу, посмеялся и продолжил печатать; потом отвлекся на что-то другое, забыл про Барнса и леди Бретт и сдал материал, не вспомнив о нем до утренних звонков – сперва от пресс-атташе колледжа, потом от самого Розенталя.
– Клайд, – вкрадчивым тоном начал Розенталь, – ты видел наградной список Сити-колледжа?
– Да.
– И «Премию Бретт» видел?
– Да.
– Как она туда попала?
– Хм, да вроде бы это я написал, – признался Габерман. – В момент отупения.
– Ты написал, – раздельно произнес Розенталь, и в его голосе зазвучал металл. – Что ж, после такого момента в газетах тебе не работать.
Габерман не поверил своим ушам. Впоследствии он рассказывал другу, что был совершенно ошарашен: «В газетах не работать! Да он шутит! Не может быть, чтоб из-за такой ерунды!»
Габерман оделся – Розенталь велел ему немедля явиться в редакцию. Пока молодой человек ехал в метро на Таймс-сквер, ему все еще не верилось, что его выгонят из «Times». Это ведь тот же Розенталь, который по себе знает, как важно давать и получать второй шанс в «Times», тот Розенталь, который написал классический текст о Варшавском гетто, «настолько прочувствованный, – говорил Габерман, перечитав тот текст, – что, кажется, ему самому неловко так обнажать душу»! Не может быть, редактор просто огорчен нелепым инцидентом. Габерман знал его достаточно хорошо, чтобы понимать: насмешку над «Times» Розенталь воспринимает как насмешку в свой адрес; и все же молодой
