Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Национальный редактор Клод Ситтон тоже выжимал теперь все что мог из своих репортеров, особенно таких, как Рой Рид, отрабатывавший расовые демонстрации на юге США – Ситтон и сам в бытность репортером фокусировался именно на этой теме. Когда в Миссисипи застрелили Джеймса Мередита, фото распростертого на дороге активиста передали по телеграфу в Нью-Йорк; Ситтон схватил снимок, внимательно изучил и спросил: «А почему Роя Рида не видать?»
На Тома Уикера в Вашингтоне наседал человек Дэниэла – Гаррисон Солсбери, вечно укорявший главу бюро в недостатке эксклюзивных материалов. Позже в Нью-Йорке принялись обсуждать, а не стоит ли сместить Уикера с поста шефа бюро. В Вашингтоне Солсбери невзлюбили еще больше – Дэниэла тоже, но по касательной. Солсбери теперь называли «Распутиным» при исполнительном редакторе.
Уикера стойко защищал Джеймс Рестон, но Нью-Йорк не ослабил натиска. На вашингтонское бюро обрушились обвинения в фаворитизме по отношению к их друзьям из правительства, а самого Уикера ругали и за плохое руководство, и за репортажи. Он не приносит эксклюзивов, говорили они, не уточняя, впрочем, какие именно эксклюзивные истории Уикер упускал и откуда должен был их выуживать, когда эксклюзива нет ни у кого. Нью-йоркские редакторы подчеркивали, что Рестон в молодые годы поставлял много уникального материала, но сам Рестон тут же возразил, что тогда Вашингтон был совсем другим: только закончилась война, то и дело появлялись новые государства, новости лежали на поверхности. А теперь, говорил он, Вашингтон – это город одного человека, Джонсонвилл; и если бы Уикер переживал об атаках Нью-Йорка, он бы только и делал, что освещал все телодвижения и настроения президента.
Больше года Нью-Йорк бодался с Вашингтоном; кое-кто из столичного бюро жаловался, что Нью-Йорк не может простить независимости, какой пользовались Крок, а потом Рестон, и заставляет Уикера расплачиваться за нее.
Еще в июле 1966‑го центральные власти были решительно настроены убрать Тома Уикера из Вашингтона. Если Артур Крок выйдет в отставку – ведь ему в ноябре исполнится восемьдесят, хотя внешне он так же бодр, как когда пришел в «Times» в 27‑м, – Уикеру как раз получилось бы дать колонку на первой полосе.
Но внезапно у Нью-Йорка круто изменились планы. То ли там осознали, насколько подорван моральный дух Вашингтона, то ли не нашли лучшей кандидатуры для замены, но нью-йоркские редакторы пошли на попятную. Уикеру сказали, что он и останется главой бюро, и будет писать колонку. Уикер был доволен, хотя кабинетные войны его порядком измотали. Катледжу он заявил, что не хочет руководить бюро, находясь под постоянным давлением. Нельзя эффективно управлять филиалом «Times» в Вашингтоне, если тебя воспринимают как «парня Рестона» или кого-то еще – все должны знать, что за тобой центральный офис и сам Тёрнер Катледж. Уикер высказал все это – и получил заверение, что Нью-Йорк за него стоит горой.
Тем временем отдел городских новостей сотрясли новые слухи. Солсбери уехал. Его стол занял Розенталь. Гельб перебрался за стол Розенталя. Розенталь теперь считался явным «номером три» в редакции после Катледжа и Дэниэла. А где же сам Дэниэл? И где Катледж? Кто за главного?
Слухи клубились в редакции все лето – возможно, масла в огонь подлила кругосветная командировка Солсбери, который решил после четырех лет на административной должности вернуться к журналистской деятельности. Редакция бурлила.
А у Клифтона Дэниэла выдалось изумительное лето. Жена родила четвертого сына; позиции «Times» были крепки как никогда, несмотря на все перестановки; сам он на посту главного редактора стал своего рода знаменитостью. В 66‑м о нем написали в «Current Biography», после этого авторы журналов наперебой бросились брать у него интервью – уже не как у мужа президентской дочери, а из-за его позиции у руля одной из немногих газет, чье выживание не вызывало сомнений.
Теперь, когда журналисты ищут встречи с ним, Дэниэл далеко не так обходителен, как в ту пору, когда брал интервью сам. Однажды он сорок пять минут заставил прождать журналиста из «Saturday Evening Post», а потом, вместо того чтобы извиниться, видимо, попытался отшутиться – примерно как с той брюнеткой, которую назвал «замечательным прикрытием» для них с Маргарет. Интервьюера он поприветствовал словами: «Если бы меня кто-нибудь заставил столько ждать, когда я был репортером, я бы встал и ушел». Человек из «Post» никак не отреагировал. Впрочем, за автором всегда остается последнее слово, поэтому в статье о «Times» о Дэниэле сказано было мало приятного.
Миссис Дэниэл, у которой в таких делах намного больше опыта, чем у мужа, иногда присутствует при его интервью, если журналисты приходят к ним домой. Однажды вечером он небрежно бросил реплику, которая могла прозвучать высокомерно; жена тут же подалась к нему и предупредила:
– Смотри, он ведь это напечатает.
– Не напечатает, – сказал Дэниэл, отметая ее страхи.
– Напечатает.
– Не напечатаю, – возразил журналист. – Как знать, может, когда-нибудь приду к вам просить работу.
– Вот именно, и не получите, если напечатаете.
– Да что ему до этого? – пожала плечами Маргарет.
– Ну, не скажите! – запротестовал интервьюер.
– Что ему до этого? – повторила Маргарет и вновь неодобрительно покачала головой на промах мужа.
Самое милое в поведении Дэниэла дома – то, насколько он любит своих четверых детей. С ними он полностью раскован и непринужден – в редакции таким его не видит никто, никогда. По выходным его легко найти в Центральном парке со старшими мальчиками – Клифтоном Трумэном Дэниэлом девяти лет и семилетним Уильямом Уоллесом Дэниэлом. Когда он летает в командировки, в аэропортах всегда тщательно исследует лотки с игрушками – ищет подарки для детей. Каждое лето семья выезжает из особняка на Парк-Авеню в дом в Бедфорде, штат Нью-Йорк, и Дэниэл ездит оттуда в «Times» на поезде. Возвращается он вечером, Маргарет ждет его на станции, припарковавшись всегда на одном и том же месте. Увидев его, она жмет на клаксон. Он подходит: костюм безупречно выглажен, ни единый волос не выбивается из прически, – и садится за руль, а супруга перебирается на пассажирское сиденье. Дэниэл целует ее в щеку, она рассказывает мужу, что нового, пока он заводит мотор универсала «Шевроле», разворачивается, и они едут домой – типичная американская чета.
Миссис Дэниэл говорит, что муж чем-то напоминает ее отца. Гарри Трумэн сохранил в себе нечто задиристое, и его крутой нрав известен многим, но дома он сдержан и
