Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Однажды репортер Альберт Гордон уехал домой, не дождавшись этого пожелания – позже его разыскали по телефону и сообщили, что редактор желает обсудить с ним весьма важный вопрос, немедленно и лично. Гордон жил далеко, к тому же в Нью-Йорке в тот день шел проливной дождь, несмотря на это, он как штык явился в редакцию, и там, весь мокрый, дрожащий, стоял перед столом шефа, пока тот не соизволил поднять голову и сказать с полуулыбкой: «Доброй ночи, мистер Гордон».
В те дни задания распределяли привычным порядком: самые интересные сюжеты каждое утро доверяли ветеранам из первого ряда, а молодые репортеры с задворок обычно довольствовались новостями вроде прорыва канализационной трубы в Йорквилле или небольшого пожара во Флашинге, или их посылали в Уотертаун в пяти часах езды от Нью-Йорка освещать учения 77-й дивизии, родной для генерала Джулиуса Окса Адлера – традиционный долг журналистов «The New York Times».
Тем молодым нью-йоркским репортерам, кто особенно лихо писал, старшие в то время не доверяли: они подозревали, что такие «писатели» готовы пожертвовать фактами ради красного словца, поэтому им, как правило, доставались прогнозы погоды, или парады, или ситуация в зоопарке Бронкса или цирке… начальство рассчитывало, что даже если молодежь малость приукрасит цитаты, клоуны и звери не станут заваливать жалобами отдел писем.
При Розентале, разумеется, все изменилось. Теперь материал должен был быть не только исчерпывающим и достоверным, но и написанным, не просто составленным. В результате некоторые обиженные старожилы, которые проигрывали молодым в искусстве письма, принялись распространять слухи о том, что новая редакционная политика якобы приветствует «привирание» в сюжетах. А когда Розенталь давал репортеру «проектное» задание со всеми вытекающими – три-четыре дня сбора информации, тщательное выстраивание фактов для формирования нарратива – на него сыпались обвинения, что якобы он пытается превратить ежедневную газету в журнал.
Еще большую непопулярность у старожилов в то время заслужил заместитель Розенталя, которого он выбрал из всей редакции, – долговязый Артур Гельб, настоящая башня под высоким напряжением. Его не любили за избыток «диких» идей. Каждое утро, прибыв на поезде из Уэстчестера, Гельб, высокий и худой, вихрем врывался в отдел городских новостей и вбрасывал по двадцать – тридцать новых идей: у кого взять интервью, чьи наводки проверить, в какие уголки заглянуть, над какими большими историями поработать (иногда это требовало недель труда). Порой идеи были блестящими, большинство заслуживали внимания, некоторые и впрямь были дикими, и все требовали огромных усилий. Поэтому те газетчики, кто не отличался большими амбициями, стоило им увидеть, как Гельб вылезает из-за стола и оглядывается вокруг, спешили спрятаться в туалете или в закутке, где стояли словари.
Естественно, больше всего идей Гельба доставалось молодым и активным; он их буквально гипнотизировал, доверительно что-то нашептывая, обнимая за плечи, разгуливая с избранником по проходу, прикрывая рот рукой: подразумевалось, что идея столь оригинальна и дорога Гельбу, что не дай бог прознают другие репортеры – будут завидовать избраннику. А прежде чем юный репортер опрометью кидался выполнять задание, Гельб снова шептал ему: «Запомни, в этом сюжете мы особо заинтересованы» – намек на то, что идея принадлежит Розенталю, а может быть, даже Дэниэлу или Катледжу, поэтому репортер обязан расстараться, как никогда. Репортер убегал, а Гельб шел к следующему, клал руку на плечо другому парню и снова шептал: «Запомни, в этом сюжете мы особо заинтересованы».
Позже Розенталь и Гельб (за глаза их часто называли «Розенкранц и Гильденстерн») прочитывали готовые тексты страницу за страницей, выверяя, на месте ли все нюансы, освещены ли события под всеми нужными углами, выясняли, не зализал ли текст слишком сильно один из редакторов Бернстайна; время от времени, чтобы избежать вымарывания целых абзацев, Розенталь шел лично сражаться с Бернстайном.
Если Розенталь был особенно доволен статьей, автор получал записку с поздравлением. Кроме того, заведующий отделом городских новостей методично выбивал из Дэниэла и Катледжа дополнительные средства на прибавки своим любимцам. Одной из его восходящих звезд был Рэймонд Эппл-младший – вряд ли он завоевал большую популярность у старой гвардии, когда те узнали, что спустя всего несколько месяцев в команде Розенталя он уже получал 350 долларов в неделю.
Если так и было, он заслужил. Круглолицый, с ежиком на голове – ни дать ни взять располневший кадет – Эппл трудился как проклятый, бегал без остановки так, что к двум часам дня рубашку на нем можно было выжимать, и никогда не отказывался от идей Гельба, по крайней мере сразу. В итоге Эппл приносил в газету больше, чем кто-либо другой из команды Розенталя. Но не это беспокоило старожилов – они признавали, что Эппл может слепить крепкий сюжет и красиво изложить его: нет, их сбивал с толку невиданный энтузиазм Эппла ко всему, что ему поручали, будь то нудное заседание бюджетной комиссии, интервью с налоговым комиссаром или репетиция предвыборных речей Бобби Кеннеди, а еще навязчивое желание по возвращении с задания поведать всем сотрудникам отдела обо всем, что он видел, слышал и пережил. Однажды, вернувшись со съезда Демократической партии в Атлантик-Сити, он взахлеб рассказывал о том, как Этель Кеннеди, подкравшись к нему сзади, ущипнула его за задницу.
Многих сотрудников заразил тот энтузиазм, который пестовали Розенталь и Гельб, и вскоре страницы «Times», посвященные жизни города, пестрели длинными, пытливыми материалами о нью-йоркских больницах, о гомосексуалах, о межрасовых браках, о букмекерах. Эксклюзивная история о том, как ночью в Куинсе убивали девушку, а тридцать восемь человек слышали ее вопли, и никто пальцем не шевельнул, повлекла за собой вереницу колонок и новостных историй о «безучастности» ньюйоркцев. (Никто, однако, не задумался, что, возможно, не будь ньюйоркцы равнодушны к крикам по ночам, к кричащим заголовкам, к тем, кто кричит, разжигая ненависть, город погрузился бы в бездну хаоса и политических убийств, так что людская безучастность к смерти одних, возможно, позволяет сохранить жизнь других.)
Так или иначе, искра, которую жаждал высечь в отделе городских новостей Катледж, и которую успешно раздули Розенталь и Гельб, дотла спалила предвечернюю игру в карты – теперь все бегали, выискивали, писали и переписывали. Вслед за картами пала и традиция желать «доброй ночи»: Розенталю
