Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Сотни сотрудников газеты и гостей были приглашены проститься с замком «Славной Серой Леди[91]» – потанцевать в проходах и выпить пива на опустевшем третьем этаже, где мистер Гельб когда-то следил за работой отдела городских новостей, – а теперь его нынешний преемник Джо Секстон, подтянутый 47-летний человек в очках и с поседевшей бородкой отплясывал с таким рвением, что бледно-голубая рубашка потемнела от пота. Редактора кто-то сфотографировал, и вот уже снимок, благодаря блогу «Gawker», облетел весь свет – вместе с описанием вечеринки.
Это было похоже на Фестиваль Чудил – 2007… В отделе новостей – пустые столы с клубами пыли, примерно сотня пицц, 500 бутылок пива, и сотни журналистов, редакторов, фотографов потеют под музыку… Народу пришло столько, что нормально двигаться было почти невозможно – поэтому некоторые запрыгивали на столы и шкафы и зажигали прямо там.
Но круче всех был Джо Секстон, завотделом городских новостей, всегда раскованный, веселый и бодрый любитель вечеринок – он к тому же обожает хип-хоп, так что никто его не мог перещеголять. Он танцевал без передышки как минимум часа два, весь в поту.
Мистер Гельб наблюдал за всем этим издалека, с выражением мягкой отстраненности на лице. Облаченный в костюм и галстук, он болтал с группкой ветеранов «Times», в которую входил и я. Час назад мы все вместе отужинали в баре «Sardi» на Западной 44-й, что рядом с черным ходом в здание газеты. Трапеза началась с того, что мистер Гельб помянул добрым словом нескольких сотрудников «Times», покинувших наш мир, – Дэвида Халберстама, Рэймонда Эппла-младшего, Сэмми Соловица (мужчину крошечного роста, всю жизнь прослужившего рассыльным) и Эйба Розенталя, которого мистер Гельб сменил на посту заведующего отделом. Стиль руководства мистера Розенталя часто описывали как «режим репрессий».
Бернард Вайнтрауб вспомнил, как столкнулся с Эйбом Розенталем в мужском туалете – тот вошел и тут же спросил:
– Слушай, Берти, тебе не кажется, что я похудел?
Мистер Вайнрауб окинул его взглядом и ответил:
– Да нет, Эйб, не похоже.
– Ах ты, сукин сын! – крикнул Эйб и пулей вылетел вон.
Бернард, который тогда был очень молод, немного опомнившись, бросился к мистеру Гельбу, рассказал ему про инцидент и спросил:
– Скажи, Артур, моей карьере конец?
– Не уверен, – отозвался мистер Гельб.
Другой репортер рассказал еще одну историю – о том, как Митико Какутани[92], вскоре после того, как ее наняли освещать новости культуры, рыдала и полчаса отказывалась выходить из дамской комнаты – ей сказали, что Розенталь раскритиковал ее тексты, найдя в них ряд клише.
А Джозеф Леливельд, бывший репортер и исполнительный редактор, совершенно между прочим и без всякого отношения к Розенталю, вспомнил о самоубийстве почтенного и несомненно благонадежного сотрудника Расселла Портера – однажды он вышел из здания «Times», приехал домой и выбросился из окна.
Много чего, хорошего и плохого, но пережитого вместе, вспомнили тем вечером двадцать гостей мистера Гельба – вспомнили бы и больше, если бы он не прервал беседу:
– Хватит, поздно уже, пошли праздновать.
Мы вышли из «Sardi», Гельб – впереди всех. На тротуаре он остановился и достал из кармана ключ, по его словам, совершенно особенный.
– Много лет назад мне его дал [тогдашний издатель] Панч Сульцбергер. Этот ключ открывает кратчайший путь из «Sardi» в «Times», то есть нам не надо обходить кругом все здание, чтобы попасть внутрь. Тысячу раз я пользовался этим ключом. Сегодня будет последний.
Гельб вставил ключ в замочную скважину металлической двери всего в нескольких шагах от входа на склад, куда раньше въезжали грузовики, доставляющие тираж. Вскоре мы уже следовали за ним через отдел рассылки, помещавшийся прямо над цехом с громадными печатными станками, которые работали там до 1997 года, пока типографию не перевели на предприятие за городской чертой. И все же из нескольких баков, стоящих рядами вдоль стен, до сих пор сочилась краска.
Затем мы поднялись на одном из грузовых лифтов на третий этаж, и сразу нас оглушила громкая музыка из двух громкоговорителей, укрепленных на огромных треногах по обе стороны от стола администратора; а два проигрывателя с вертящимися на них дисками по очереди обрушили на нас голоса Джеймса Брауна («Sex Machine»), Ареты Франклин («Respect»), Майкла Джексона («Don’t Stop ’Til You Get Enough»), Дайаны Росс («I’m Coming Out»), Джастина Тимберлейка («SexyBack») и группы «Temptations» («Ain’t Too Proud to Beg»). Джо Секстон продолжал двигаться в такт всей этой музыке, а в толпе танцоров и зевак (отличить одних от других было нелегко) мелькали исполнительный редактор Билл Келлер, главный редактор Джон Геддес и замглавреда Уильям Шмидт.
Именно секретарша мистера Шмидта и мистер Секстон договорились с диджеем Гербертом Холлером («для друзей – просто Кенни»), который оказывает услуги стоимостью в тысячу долларов за час, вооружившись сотней виниловых пластинок и двухканальным микшерным пультом «Рейн». Он отказался признаться, сколько «Times» ему заплатила, но рассказал, что мистер Келлер просил его не уходить в заранее оговоренные десять вечера. «Может, покрутишь еще часок?» – «Не могу». – Кенни объяснил, что его уже ждут на другой вечеринке в районе Митпэкинг на Нижнем Манхэттене. – «Но поставлю вам еще один долгий танец». – Он выбрал песню «Love Thang» группы «First Choice».
Вечер удался на славу, сказал мне Чарльз Кайзер, работавший репортером отдела городских новостей «Times» до 1980‑го. Впервые он обратил на себя внимание мистера Гельба в начале 70‑х, когда еще учился в Колумбийском университете и был внештатным корреспондентом. «Такого, как сегодня, мы и близко не видели, когда я начинал здесь репортером в семьдесят четвертом, – рассуждал Кайзер. – Сколько здесь молодых людей всех цветов кожи, и кто угодно танцует с кем угодно – мужчины с мужчинами, мужчины с женщинами, женщины с женщинами. Все действительно изменилось в «Times», когда издателем стал Артур Окс Сульцбергер-младший [в 1992‑м]. Когда на заре 80‑х он только начал работать помощником заведующего отдела городских новостей, то вычислил, кто из репортеров – гей, каждого позвал обедать и каждому отдельно сказал: «Я знаю, что ты гей. Не переживай – когда Эйб Розенталь уйдет, я позабочусь, чтобы этот факт не отразился на твоей карьере».
Музыка смолкла, и народ стал расходиться, но кое-кто, как и я, задержался,
