Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Вернувшись в Чикаго после демобилизации и увидев, что отец все так же с ним холоден, Гарольд съехал из дома и снял себе квартиру. Он точно не знал, кем хочет быть, но порой, перелистывая журналы, подумывал, не попробовать ли себя в фотографии. Он не мог представить в себе такого самоотречения, какое, по идее, должно быть свойственно тем, кто снимает голых женщин, но интерес к искусству и дизайну испытывал давно и, наткнувшись в газете на объявление о том, что требуется оператор «Фотостата» в студию, откликнулся и был принят.
Однажды субботним днем его жизнь в Чикаго круто повернулась: войдя в букинистическую лавку, он заметил привлекательную женщину, стоящую за прилавком. На вид ей было тридцать, лет на десять больше, чем ему. Он никогда не встречался с кем-либо старше восемнадцати, но вдруг набрался храбрости, подошел и предложил ей пойти в кино вечером. Она с улыбкой согласилась, а после фильма пригласила к себе на всю ночь. Жила она в Бёрвине, недалеко от дома его родителей, сказала, что разведена, что отец – местный судья, и все эти факты еще больше возбудили его.
Гарольд жил с ней год и после всегда вспоминал о ней как о самой вдохновляющей сексуальной партнерше. Она научила его тому, что он и предположить не мог, несмотря на множество прочитанных порнороманов, опубликованных в последние годы; вдобавок Гарольду было приятно чувствовать, что он удовлетворяет ее. Он привязался к ее маленьким детям, которые услышав однажды, как мать на кухне воскликнула: «Гарольд, ты мое лучшее лекарство!» – стали звать его «мистер Лекарство».
По субботам Гарольд косил газон вокруг дома, подставляя солнцу голую спину, которую она исцарапала прошлой ночью, и позапрошлой тоже. Скоро по всему Бёрвину об их связи поползли скандальные слухи, но ни мать Гарольда, ни судья не сумели положить ей конец, хотя пытались. Однажды, когда дочь судьи пила кофе в ресторанчике, который опекали местные политики и воротилы бизнеса, какой-то мужчина, пытаясь пристыдить ее, громко спросил: «Скажи, ну зачем тебе этот придурок Гарольд Рубин?». Она спокойно ответила, даже не думая понижать голос: «В западном пригороде нету любовника лучше Гарольда Рубина».
Помимо сексуальных наслаждений и уверенности в себе, которую Гарольд обрел, будучи достойным любовником зрелой женщины, этот роман обозначил поворотный пункт в его жизни. Впервые он сумел противостоять консервативной общине, которая взрастила его и против которой он давно мечтал восстать, но только сейчас решился на это.
Возя шумную газонокосилку, показывая всем татуировку, сделанную в летной части и исцарапанную спину, он заявлял о себе не только в сексуальном, но и в политическом плане. Секс и есть политика, думал Гарольд. Правительство управляет людьми, контролируя их сексуальную жизнь. Во имя общественной морали власти посягают на права граждан, законодательно указывая им, что читать, какие фильмы смотреть, о чем позволено думать. Поскольку никакое правительство не способно доказать, что порнофильмы и порнороманы могут подвигнуть людей на сексуальные преступления (насильники вроде его деда едва ли прочли за всю жизнь хоть одну книгу), Гарольд пребывал в убеждении, что власти пытаются оправдать антипорнографические законы на основе следующей теории: порнография провоцирует похотливые мысли. И вот на этом основании полиция устроила травлю некоторых эротических фильмов, ФБР конфисковало целые тиражи эротической литературы, а инспекторы почт запретили рассылку некоторых журналов, которые Гарольд так любил рассматривать.
Если ему хочется мастурбировать в спальне, держа перед собой такие журналы, это его право, и ни правительству, ни католической церкви, ни разным фундаменталистам и ортодоксам до этого дела нет и быть не должно. Они до сих пор считают рукоблудие грехом, если не прямой дорогой к импотенции или безумию. Он же был убежден, что симптомы безумия следует искать не в сексуальных, а в военных действиях, скажем, когда солдаты сбрасывают бомбы на людей, которых не знают, убивают людей, с которыми у них нет личных конфликтов. Вот что казалось Гарольду Рубину настоящим безумием. Но насилие на войне волновало моралистов из правительства и религиозных лидеров куда меньше, чем любая фотография, где люди занимаются сексом.
Но Гарольд также сознавал, что многие в Америке начинают бросать вызов так называемым моралистам, и почти каждый день эта борьба получает документальное подтверждение в печати; он чувствовал, как с началом 1960‑х сексуальная революция все больше проникает в общество, при этом он, Гарольд, – ее часть, и он, и дочь судьи, и Дайан Веббер, и Хью Хефнер, и торговец газетами на Чермак-Роуд, и многие тысячи незнакомых ему людей, которые по-своему реагируют на попытки контролировать их сексуальную жизнь и содержание их фантазий. Однако полиция продолжала прижимать распространителей секс-журналов, и, как прочел Гарольд в 1959‑м, декабрьский номер «Playboy» изъяли из продажи в нескольких городах Северной Калифорнии, потому что шеф полиции Сан-Матео решил, что фотография обнимающейся пары отдает «дурновкусием».
В Чикаго полиция нравов мэра Дэйли арестовала пятьдесят пять киоскеров за продажу эротических журналов, в том числе «Sunshine & Health» и «Modern Man», но национальный дистрибьютор этих изданий отказался уплатить штраф. Дело передали в суд присяжных, и дистрибьютор нанял своим защитником лос-анджелесского адвоката Стэнли Флейшмана, который выступил против цензуры перед Верховным судом Соединенных Штатов. Процесс в Чикаго широко освещался в прессе, и Гарольд не пропустил ни одного слова.
В первый день суда адвокат заметил в первых рядах зала нескольких женщин, что сидели с опущенными глазами, как будто вязали или вертели в руках что-то, чего он сразу разглядеть не смог. По ближайшем рассмотрении Флейшман увидел в руках всех этих женщин четки; сидя на виду у присяжных, они молились. Адвокат заключил, что этих женщин привела в зал суда некая церковная организация, чтобы оказать давление, и после его громких протестов, обращенных к судье, женщинам приказали пересесть в задние ряды.
Процесс длился несколько недель; свидетели с обеих сторон выражали различные точки зрения на темы морали и свободы. Учитывая влияние церкви и режима Дэйли в Чикаго, Гарольд не испытывал оптимизма по поводу исхода дела. Но, к его удивлению и удовольствию, присяжные – семеро мужчин и пять женщин – после почти шестичасового совещания проголосовали за оправдание дистрибьютора эротических журналов. По оглашении вердикта судья выглядел ошеломленным, а потом и вовсе рухнул со скамьи и был срочно доставлен в больницу – с сердечным приступом.
Если в Чикаго и наметились улучшения, они пока не коснулись семьи Гарольда Рубина, и уж тем более – дома его бабушки. Ей уже стукнуло шестьдесят пять, и
