Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Он прошагал по Оук-Парк-авеню, потом свернул на север по 21-й улице, миновав бунгало и кирпичные дома спокойного пригорода под названием Бёрвин, что в получасе езды от центра Чикаго. Народ здесь жил патриархальный, трудолюбивый, прижимистый. Родители и деды многих в начале века эмигрировали из Центральной Европы, главным образом из западной части Чехословакии, именуемой Богемией. Они до сих пор называли себя «богемцами», несмотря на то, что, к вящему их неудовольствию, это слово в Америке больше ассоциировалось с богемой, распущенной молодежью, которая носила сандалии и упивалась поэзией битников.
Бабка Гарольда по отцу (Гарольд ощущал свое родство с ней больше, чем с кем-либо из семейства, и навещал ее регулярно) была родом из Чехословакии, но не из Богемии, а из крошечной деревушки на юге страны, близ Дуная и бывшей венгерской столицы Братиславы. Бабка часто рассказывала Гарольду о том, как в четырнадцать лет приехала в Америку и устроилась служанкой в пансион в мрачном, тесном промышленном городишке на озере Мичиган, куда тысячами съезжались крепкие славянские мужики – на сталелитейные, нефтеперегонные и прочие заводы на востоке Чикаго, а также в Гэри и Хаммонде, штат Индиана. По словам бабушки, люди в те дни жили в жутких условиях: в первом пансионе, где она служила, четверо рабочих дневной смены снимали четыре койки на ночь, а четверо других, с ночной смены, спали на тех же койках днем.
К ним относились, как к скотине, и жили они по-скотски, говорила бабушка. Их нещадно эксплуатировали хозяева на заводах, а они в отместку эксплуатировали девчонок из прислуги, которым, как ей, не повезло жить в то время в тех городах. Работяги так и норовили ее облапить, а по ночам, когда она пыталась заснуть, барабанили в запертую дверь. Она рассказывала все это внуку во время очередного визита, а Гарольд поедал на кухне сэндвич, который она ему соорудила, и представлял себе, как выглядела полвека назад его бабуля, молоденькая робкая служаночка, белолицая, с голубыми, как у него, глазами и длинными волосами, скрученными в пучок на затылке; как сновала она по дому в длинном сером платье, стараясь ускользнуть от сильных, загребущих мужских рук.
По дороге домой Гарольд Рубин сжимал под мышкой учебники вместе с журналом и прокручивал в голове грустный, но странно волнующий бабкин рассказ. Он вдруг понял, отчего она была с ним откровенна. Он единственный из семьи проявлял к ней искренний интерес и не жалел времени навещать ее в большом кирпичном доме, где она все остальное время жила одна. Ее муж Джон Рубин, бывший бригадир шоферов, сделавший состояние на грузоперевозках, проводил все дни в гараже со своими машинами, а ночи с секретаршей, которую бабка в разговорах с Гарольдом не удостаивала иного именования, кроме как «шлюха». Отец Гарольда, единственный плод несчастливого брака бабки и деда, не выходил из отцовской власти и не покладая рук трудился у него в гараже, а с матерью Гарольда бабушка не нашла общего языка, чтобы поведать ей свое горькое отчаянье. Так что лишь Гарольд, иногда в компании младшего брата, временами нарушал тишину и скуку этого дома. А по мере того, как Гарольд рос, выказывал любопытство и все больше отдалялся от родителей и собственного окружения, его тянуло к бабке, чьим доверенным лицом и союзником по отчуждению он стал.
От нее он узнал многое о детстве своего отца, о прошлом деда, о том, что заставило ее выйти за этого тирана. Шестьдесят шесть лет назад Джон Рубин родился в России в семье еврейского лавочника, а когда ему исполнилось два года, родители эмигрировали в город на озере Мичиган, который назывался Собески в честь польского короля XVII века. Проучившись совсем недолго в школе, прозябавший в нищете Джон вместе с дружками был арестован за неудачное ограбление, во время которого застрелили полицейского. Позже он получил условно-досрочное, работал там и сям и однажды поехал в Чикаго навестить старшую замужнюю сестру и обратил внимание на молоденькую чешку, нянчившую сестрина ребенка.
В следующее посещение он застал ее в доме одну, и когда она отвергла его ухаживания, как отказывала раньше работягам в пансионе, он затолкал ее в спальню и изнасиловал. Ей было шестнадцать. Это был ее первый секс, и она сразу же забеременела. В панике, не имея ни родни, ни друзей, от кого можно было бы ждать помощи, она поддалась на уговоры хозяев выйти замуж за Джона Рубина, иначе он с его уголовным прошлым мог загреметь в тюрьму, а ей бы от этого легче не стало. Они поженились в октябре 1912‑го. Через полгода она родила сына, отца Гарольда.
По словам бабушки, стерпелось, но не слюбилось. Муж регулярно колошматил сына, а если она смела вмешаться, доставалось и ей. Кроме грузовиков, его ничто на свете не интересовало. Успешная карьера началась, когда он, послужив возчиком-рассыльным в крупной чикагской торгово-посылочной конторе «Spiegel Inc.», убедил управляющего ссудить ему денег на покупку грузовика, дабы открыть моторизованную службу доставки, которая, по его расчетам, станет намного эффективнее лошадной. Оправдав данное управляющему обещание, он приобрел второй грузовик, потом третий. Спустя десять лет у Джона Рубина был уже десяток грузовиков, выполнявших всю местную доставку «Spiegel», а также нескольких других компаний.
Невзирая на протесты жены, он захомутал сына-подростка в гараж работать подручным водителя. Денег он скопил уже достаточно и не скупился давать взятки местным политикам и полиции («не подмажешь – не поедешь»), но в семейном бюджете был скареден и часто обвинял жену в том, что она ворует случайно оставленную мелочь. Позже пристрастился нарочно оставлять деньги – и всегда точно помнил, сколько и в каком порядке разложил монетки на письменном столе или на буфете, видимо надеясь уличить жену в воровстве или хотя бы в том, что она прикасалась к его деньгам, но так ни разу и не смог.
Бабушкины воспоминания и его собственные наблюдения в леденящем присутствии деда помогли Гарольду понять собственного отца, тихого, безучастного человека сорока четырех лет, ничуть не похожего на красавца в форме капрала со спокойным взглядом победителя, каким отец выглядел на фотографии с пианино, снятой во время Второй мировой за тысячи километров от дома. Но понимать отца еще не означало, что с ним было легко жить, и сейчас, приближаясь к дому, Гарольд испытал привычную тревогу и напряжение, прикидывая, чем отец будет недоволен сегодня.
Прежде, если не получалось прицепиться к неуспехам
