Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
На другой день, вежливо и пунктуально меня посадили в кабриолет «Мерседес», который вел элегантный пресс-атташе, человек с квадратной челюстью и рыжеватыми волосами в габардиновом костюме-тройке, о котором я одобрительно отозвался, как только сел в машину, побудив его признаться с немалым самодовольством, что костюм куплен в любимом Синатрой магазине мужской одежды. По дороге, пока не прибыли в NBC, мы говорили на такие приятные темы, как одежда, спорт и погода. Подъехав к зданию, припарковались на белой бетонной стоянке, где уже стояло штук тридцать «Мерседесов»-кабриолетов и несколько лимузинов с дремлющими водителями в черных фуражках.
Войдя в здание, я прошел вслед за моим спутником по коридору в огромную студию, в центре которой возвышалась белая сцена, освещенная десятками свисающих с потолка светильников – куда ни глянь, везде лампа. Помещение напоминало гигантскую операционную. В углу его собралось в ожидании Синатры около сотни человек: операторские группы, технические специалисты, агенты по рекламе «Будвайзера», молодые привлекательные женщины, телохранители Синатры и просто зеваки, а также режиссер шоу, добродушный светловолосый человек по имени Дуайт Хемион, которого я знал еще по Нью-Йорку, поскольку наши дочери играли вместе в песочнице. Я разговорился с ним, а краем уха слушал голоса вокруг и звуки, издаваемые сорока тремя музыкантами, которые разогревались на помосте для оркестра. В голове теснились мысли и впечатления, и меня так и тянуло достать блокнот хоть на секунду, но я почел за лучшее не делать этого.
И тем не менее после двух часов, проведенных в студии, на протяжении которых пресс-атташе шагу не давал мне ступить, даже в туалет за мной пошел, я сумел вечером вспомнить до мельчайших подробностей все, что увидел и услышал на записи и занес в мою хронику:
«Наконец Фрэнк появился на сцене в желтом свитере с высоким воротом, и даже издалека мне было видно, что он бледен и глаза его, кажется, слезились. Несколько раз он откашлялся. Затем музыканты, неподвижно сидевшие на помосте с того момента, как на него взошел Фрэнк, заиграли первую песню «Don’t Worry About Me». Фрэнк спел ее, репетируя перед записью; по мне, голос у него звучал отлично, видимо, он тоже остался доволен, поскольку заявил, что уже можно писать.
Он поглядел на Дуайта Хемиона, который сидел за стеклом аппаратной, что помещалась над сценой, и крикнул:
– Мы будем снимать, вашу мать?
Несколько человек засмеялись, а Фрэнк стоял, постукивая ногой и ожидая ответа от Хемиона.
– Мы будем снимать, вашу мать? – повторил Синатра погромче.
Но Хемион не отозвался, хотя и сидел в наушниках, а его окружали помощники, тоже в наушниках; все неотрывно глядели на пульт управления. Фрэнк переступал с ноги на ногу на белой сцене, впившись взглядом в аппаратную, и наконец ассистент, стоявший слева от Синатры опять-таки в наушниках, дословно, по выделенной линии передал на режиссерский пульт реплику Синатры: «Мы будем снимать, вашу мать?»
Возможно, у Хемиона был отключен микрофон – не знаю, – а выражение его лица было трудно разглядеть из-за бликов от яркого освещения на стекле аппаратной. Синатра тем временем ухватил и неимоверно растянул свой желтый свитер и выкрикнул, не сводя взгляда с Хемиона:
– Может, мы уже наденем пиджак с галстуком и будем снимать?
– Хорошо, Фрэнк, – спокойно отозвался Хемион, он, видимо, по-прежнему не понимал, что Синатра в ярости. – А мы не могли бы еще раз повторить…
– Нет, – рявкнул Синатра, – мы не могли бы еще раз повторить! Когда мы перестанем пользоваться допотопными средствами, как в пятидесятые, то, может быть…
Позже Дуайту Хемиону удалось как-то успокоить Синатру и успешно записать первую песню и несколько других, но мало-помалу Синатра все сильнее хрипел, а дважды его голос сорвался, и певец в полнейшем отчаянии решил на этом закончить съемки.
– Оставь это, – наконец сказал он Хемиону и кивнул на себя, поющего на экране. – Напрасная трата времени. Этот парень простужен и хрипит.
Минуту, наверное, в студии не было слышно ни звука, кроме цоканья каблуков Синатры, который покинул сцену и исчез. Музыканты отложили инструменты, и весь народ медленно потянулся к выходу.
В машине, по пути в отель, пресс-атташе Фрэнка сказал мне, что на будущей неделе они попробуют возобновить запись, и тогда он даст мне знать. Еще он сообщил, что скоро Синатра с друзьями собирается в Лас-Вегас смотреть бой боксеров-тяжеловесов Паттерсона и Клея, если я хочу, он забронирует мне номер в «Сэндсе», и мы полетим вместе. Я сказал, что, конечно, хочу, а про себя подумал: долго ли «Esquire» станет оплачивать мои расходы? К концу недели счет перевалит за три тысячи, а я так и не поговорил с Синатрой и при таких темпах, наверное, никогда не поговорю…»
Перед сном в ту ночь я позвонил Гарольду Хейесу в Нью-Йорк, рассказал ему обо всем происшедшем и не происшедшем и выразил озабоченность расходами.
– О расходах не беспокойся, главное – вытащи что-то из этого. Вытащишь?
– Вытащу, – ответил я, – только еще не знаю, что.
– Ну и сиди там, пока не узнаешь.
Я пробыл в Калифорнии еще три недели, потратил около 5 тысяч долларов и вернулся в Нью-Йорк. Потом еще полтора месяца заняла подготовка 55-страничной статьи, выуженной из 200-страничной хроники, что включала в себя интервью более чем с сотней человек и описания Синатры в таких местах, как бар на Беверли-Хиллз, где он затеял ссору, казино в Лас-Вегасе, где просадил приличную по тем временам сумму в блэк-джек, и в студии NBC в Бербанке, где, оправившись от простуды, перезаписал шоу и пел изумительно.
Редакторы «Esquire» назвали статью «Фрэнк Синатра простудился», она вышла в апрельском выпуске 1966 года. В бумажной обложке она по-прежнему выходит из печати в переизданиях серии «Делл», в составе моего сборника «Слава и тьма». Мне так и не дали возможности сесть и поговорить наедине с Фрэнком Синатрой, и этот факт, надо, пожалуй, отнести к достоинствам очерка. Что бы он мог или захотел сказать, будучи одной из самых заметных публичных фигур? Что раскрыло бы эту личность лучше, чем автор, наблюдающий за ним в действии, в стрессовых ситуациях, за боковой линией его жизни?
Метод неспешного наблюдения и описания сцен, характеризующих личность, – его через поколение назовут «новой журналистикой», – был в лучших своих проявлениях, по сути, всегда подкреплен принципами «старой журналистики», которую «ноги кормят», журналистики, базировавшейся на точном воссоздании фактов. Как бы ни было затратно с точки зрения
