Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
Дословное цитирование, откровенно говоря, далеко не всегда монтировалось со стилем моего письма или с моим желанием наблюдать и изображать людей в привычных, но многое о них говорящих ситуациях, а не помещать их в замкнутое, пассивное пространство монолога. С первых моих дней в журналистике точные слова из уст собеседников интересовали меня гораздо меньше, чем их суть, их подспудный смысл. То, что люди думают, намного важнее того, что они говорят, хотя понять мысли не так-то просто – чтобы их выразить, человеку необходимо подумать, провести умственную работу. Именно к ней я исподволь стараюсь подвигнуть интервьюируемого, когда общаюсь с ним или с ней, по возможности, сопровождаю их на те или иные мероприятия, встречи и даже бесцельные прогулки перед ужином или после работы. Как бы там ни было, я стараюсь физически присутствовать в жизни собеседников, стать их заинтересованным конфидентом, верным попутчиком, заглянуть им в душу и попытаться отыскать, расшифровать и в конце концов описать словами (моими!), что они собой представляют и как мыслят.
Правда, иногда я все-таки делаю заметки. Услышишь вдруг какое-то замечание, любопытный оборот, особенное словцо, личное откровение, переданное неповторимым стилем – их надо записать тут же, а то какая-то часть вылетит из головы. Вот тогда-то я достаю блокнот и говорю: «Бесподобно! Позвольте записать, как замечательно вы это выразили!» Обычно человеку это льстит, и он не только повторяет, но и развивает свою мысль. В таких случаях меж нами может возникнуть особенное чувство общности, почти сотрудничества, ведь интервьюируемый понимает, что внес в интервью существенный вклад, который автор ценит и хочет сохранить на бумаге.
В других случаях я делаю записи незаметно, скажем, когда разговор прерывается и собеседник ненадолго выходит, позволяя мне моментально зафиксировать то, что я считаю необходимым в этом интервью. Еще я делаю заметки после интервью, пока все еще свежо в памяти. Затем, уже ночью, перед сном сажусь за машинку и подробно (иной раз на четырех-пяти страницах, через один интервал) излагаю мои воспоминания об увиденном и услышанном в тот день; к этой хронике я с каждым днем добавляю новые страницы в течение всего исследования.
Хроника хранится в постоянно пухнущих картонных папках, содержащих данные о том, где мы с моим собеседником завтракали, обедали и ужинали (счета из ресторанов прилагаются для финансового отчета); точное время, длительность, местность и тема каждого интервью; вместе с согласованными условиями встречи (иными словами, имею ли я право обнародовать мой источник информации или же обязан позже связаться с ним для уточнения и/или авторизации?). Страницы хроники включают также мои личные впечатления о людях, с которыми беседовал, об их поведении, внешности, мою оценку их искренности и многие другие мои личные чувства и соображения на протяжении дня. Это сокровенное приложение теперь, спустя почти тридцать лет пригодилось для отчасти автобиографической книги, которую пишу; но изначально целью таких вводных заметок было самоутверждение, обретение собственного голоса на бумаге, после многочасового слушания других, а также, и нередко, попытка выбраться из отчаяния, вызванного неудачами в моих изысканиях – и они определенно казались мне неудачными зимой 1965 года, когда мне не удалось встретиться с Фрэнком Синатрой лицом к лицу.
После тщетных попыток назначить новую дату интервью на второй неделе в Лос-Анджелесе (мне сказали, что он все еще простужен) я продолжил встречаться с людьми, задействованными в некоторых из множества деловых предприятий Синатры: в компании звукозаписи, в кинокомпании, в операциях с недвижимостью, на заводе ракетных запчастей, в его частном авиа-ангаре. Виделся я и с людьми, которые состояли в личных отношениях с певцом, к примеру с Фрэнком-младшим, обреченным жить в тени, с хозяином любимого Синатрой магазина мужской одежды на Беверли-Хиллз, с одним из его телохранителей (бывшим футбольным нападающим) и с миниатюрной седовласой женщиной, которая ездила с Синатрой по стране на гастроли и возила в мешке его шестьдесят париков.
Разговоры с этими людьми позволили мне получить разнообразные факты и комментарии, но главное, что я выудил из этих интервью – не какое-то откровение или красноречиво выраженный образ Синатры, а, скорее, понимание: всех этих людей, которые жили и работали в самых разных местах, объединяло то, что они знали: Фрэнк Синатра простудился. Когда я ссылался в разговоре на его болезнь, как на причину отложенного интервью, все кивали и говорили «да», они были в курсе простуды, а также знали от людей, состоящих в ближайшем круге Синатры, что с ним очень трудно общаться, когда у него болит горло и течет из носа. Нескольких музыкантов и техников временно отстранили от работы в его студии звукозаписи из-за его простуды, а другие люди, входившие в его личный штат в семьдесят пять человек, не только почувствовали на себе влияние его нездоровья, но и приводили примеры того, как непостоянен и вспыльчив он был всю неделю, потому что у него не звучал голос. И однажды вечером в отеле я вписал в мою хронику вот что:
«За несколько вечеров до начала записи его голос дрожал, звучал слабо и хрипло. Синатра был болен. Он стал жертвой недуга, столь обыденного, что большинство людей даже не стали бы расстраиваться. Но когда дело касается Синатры, такая беда способна погрузить его в смятение, глубокую депрессию, вызвать панику и даже ярость. Фрэнк Синатра простудился.
Простуженный Синатра – все равно что Пикассо без красок, Феррари без горючего, только еще хуже. Ведь банальная простуда крадет у Синатры незастрахованный алмаз – его голос, лишает уверенности, не только ранит его душу, но и вызывает что-то вроде психосоматического насморка у десятков людей, которые работают на него, пьют с ним, любят его, чьи благополучие и стабильность зависят от него. Простуда Синатры заставляет всю индустрию развлечений слегка трястись, подобно тому как болезнь президента Соединенных Штатов способна сотрясти национальную экономику».
Наутро мне позвонил из офиса Синатры директор по связям с общественностью.
– Говорят, вы встречаетесь с друзьями Фрэнка, водите их по ресторанам. – Его тон был почти обвиняющим.
– Я работаю, – ответил я. – Как простуда Фрэнка? (Внезапно мы заговорили как близкие друзья.)
– Гораздо лучше, но он все еще отказывается от интервью. Но завтра после обеда вы можете поехать со мной на запись, если хотите. Фрэнк попробует записать часть специальной передачи NBC. В три будьте у входа в ваш отель, я за вами заеду.
Я подозревал, что пресс-атташе просто хочет держать меня под присмотром, но все равно мне было приятно, что меня пригласили на запись
