Фрэнк Синатра простудился и другие истории - Гэй Тализ
«В ответ ее нежные руки обвились вокруг меня, и наши губы слились в долгом восхитительном поцелуе, во время которого мой ствол уперся в ее теплый шелковистый живот. Потом она приподнялась на цыпочки, и мой гребешок зарылся в короткие густые волоски в основании живота. Одной рукой я направил его к гостеприимному входу, а другой притянул к себе ее пухлые ягодицы…»
Гарольд услышал, как мать зовет его из кухни. Пора ужинать. Он спрятал журнал с фотографиями Дайан Веббер под подушку. Ответил матери, немного подождал, когда опадет эрекция, открыл дверь и небрежной поступью двинулся на кухню.
Отец уже сидел за столом над миской супа и все читал свою газету, а мать стояла у плиты и щебетала без умолку, не подозревая о том, что никто ее не слушает. Рассказывала, как нынче, делая покупки в городе, встретила старую приятельницу из налоговой службы «Страны поваров», где когда-то работала на счетной машине. Гарольд знал, что она ушла с работы семнадцать лет назад, незадолго до его рождения, и больше нигде, кроме как по дому, не работала. Он сделал матери комплимент насчет того, что пахнет вкусно, и отец, подняв голову от газеты, кивнул без улыбки.
Гарольд сел за стол и начал есть суп, а мать все не умолкала, одновременно нарезая говядину на тумбе у плиты, прежде чем нести на стол. Домашнее платье, легкий макияж, в зубах сигарета с фильтром. Родители Гарольда были заядлые курильщики – единственная их отрада в жизни, насколько он мог судить. Ни тот, ни другая не любили виски, пиво или вино; за ужином подавали крем-соду или рутбир – и то, и другое еженедельно закупалось ящиками.
Стоило матери усесться за стол, как зазвонил телефон. Отец, всегда державший телефон под рукой, нахмурился и схватил трубку. Кто-то звонил из гаража. Это случалось почти каждый вечер за ужином, и по выражению отцовского лица можно было заключить, что вести не из приятных: то ли грузовик сломался перед самой доставкой, то ли профсоюз объявил забастовку; хотя Гарольд по опыту жизни в этом доме знал, что нахмуренные брови и плотно сжатые губы не обязательно связаны с тем, что говорится по телефону. Такое выражение было неотъемлемой частью отцовского взгляда на мир, и Гарольд нередко думал, что даже если отцу позвонят из телевикторины и сообщат, что он выиграл, он и эту новость встретит с той же угрюмой миной.
Однако несмотря на все раздражение, которое вызывал у него грузоперевозочный бизнес Рубина, отец неизменно поднимался в полшестого утра, чтобы быть первым на рабочем месте, и весь день решал проблемы – от профилактики и ремонта ста сорока двух грузовиков или краж товара до нелегкого общения со сварливым стариком Джоном Рубином, который рвался лично контролировать разросшийся бизнес, хотя это уже было ему не по плечу.
Гарольд недавно слышал, что нескольких шоферов Рубина задержала полиция за вождение без номерных знаков, и старик пришел в бешенство, не думая о том, что всему виной его собственная жадность: стремясь экономить на всем, он закупил всего лишь тридцать два комплекта номеров на сто сорок два грузовика, потому водители либо вынуждены переставлять номерные дощечки с машины на машину, либо ездить без номеров. Гарольд знал, что рано или поздно эта система кончится приводом в суд, тогда дед будет направо-налево раздавать взятки, и даже если выпутается из передряги, она обойдется ему намного дороже покупки номеров.
Гарольд уже поклялся себе, что в дедовском гараже работать не будет никогда. Он попробовал, в летние каникулы, но вскоре бросил, потому что не вынес издевок деда, который называл его «птенчик хренов», а также отца, который как-то бросил, скорчив кислую мину: «Ничего из тебя не выйдет». Впрочем, Гарольда это пророчество не тронуло, ведь он уже понял: чтобы угодить отцу и деду, надо полностью прогнуться под них, а он не намерен повторять ошибок отца и становиться рабом старого хрена, который заделал ненужного ребенка нелюбимой женщине.
Отец повесил трубку и продолжил есть, не раскрыв домашним содержания разговора. Жена поставила перед ним чашку кофе с тяжелой шапкой сливок, как он любил, а сам он закурил «Old Gold». Мать сказала, что уже несколько дней не видела соседей из дома напротив; может, в отпуске, предположил Гарольд. Она встала, чтобы убрать со стола, потом пошла проверить температуру младшего сына, который все еще спал. Отец вышел в гостиную, включил телевизор. Чуть позже Гарольд присоединился к нему, усевшись в другом углу комнаты. Он слышал, как мать моет на кухне посуду, как позевывает отец, одним глазом косясь на экран, другим уткнувшись в кроссворд в газете. Немного спустя отец встал, зевнул еще раз и заявил, что идет спать. На часах было начало десятого. Через полчаса в гостиную вошла мать, пожелать спокойной ночи; вскоре после этого Гарольд выключил телевизор, и в доме воцарилась полная тишина. Он прошел к себе, закрыл дверь и почувствовал тихое блаженное умиротворение. Наконец-то один!
Он разделся, повесил одежду в шкаф. Достал с верхней полки шкафа небольшой пузырек итальянского бальзама для рук и поставил его на тумбочку у кровати рядом с коробкой бумажных салфеток. Включил неяркую настольную лампу, выключил верхний свет, и комната погрузилась в мягкую полутьму.
Дрожа от холода чикагской ночи и слушая, как бьется в зимние рамы ветер, Гарольд забрался под прохладные простыни и натянул поверх них одеяло. Несколько минут лежал неподвижно, согреваясь, потом достал из-под подушки журнал и начал бегло его перелистывать; он не хотел сразу перепрыгивать к объекту своего вожделения – Дайан Веббер, которая ждала его на песке девятнадцатой полосы, – решил просмотреть все пятьдесят две страницы, тридцать девять из которых являли ему фото одиннадцати разных голых женщин – визуальный афродизиак из блондинок и брюнеток, прелюдию главного события.
Худощавая темноглазая женщина на четвертой странице привлекла его внимание, но фотограф неизвестно зачем разместил ее на сучковатой ветке дерева, так что
