Мы были первыми - Алексей Ефремович Шилов
10
Как-то вскоре после этого случая я шел домой из коммуны: Петра Петровича бегал проведать, с ребятами повидаться.
Черноусый начальник не соврал: строительство в барской усадьбе началось еще с весны. А недавно приехали Петр Петрович с Анной Ивановной и новыми помощниками: воспитателем, завхозом, поваром и столяром, который будет учить ребят ремеслу.
Вместо нар в бараке поставили железные кровати с матрацами, подушками, одеялами и даже простынями.
Соорудили баню-прачечную, столовую-клуб, две классных комнаты, кухню и столярную мастерскую со всякой всячиной.
Петр Петрович козырем ходит и без конца носом шмыгает от радости.
— Коммуния наша теперь заживет на широкую ногу, — говорит дед Потап и важно расправляет бороду, будто он сам распорядился все это сделать, а не черноусый начальник.
Фруктов и ягод у него в этом году — деревья ломятся! Говорит:
— Возами станем возить на продажу, благо лошадь свою заимели. И жить теперь будут в коммуне не пятьдесят, а целых сто человек!
Из прошлогодних ребят в коммуну вернулись только 28 человек, 19 ребят полюбовно навовсе взяли крестьяне, двое весной сбежали опять беспризорничать.
Андрюшка сказал мне:
— Я от тяти с маманей никуда не пойду. Вырасту большой — под старость буду их кормить, поить.
Зато от Славки тихий старичок сам отказался.
— Сладу с ним никакого нет, — жаловался Петру Петровичу. — Моченьки у нас со старухой не хватает… Это не дите, а наказание господнее. Что ни день, то новую беду учинит! И журили его и добром увещали — все как от стенки горох!
Петр Петрович не тужил, говорит:
— Скоро в коммуну привезут еще семьдесят ребят и беглецов верну тоже. И тогда состоится торжественное открытие коммуны.
Только я один не знал, что мне делать дальше? И в коммуну охота — ведь там будет так весело, интересно! И тятю с мамой жалко бросать: Груня прямо с ума сойдет без меня!
Да и в школу ходить далеко: в коммуне будут только первый, второй классы, а меня посадили в четвертый.
Иду, сам все думаю: как же мне теперь поступить?
Петр Петрович сказал:
— Решай сам.
А легко ли решить самому этакое важное дело?
День подходил к концу. Солнышко уже висело над Длинной горой. Чтобы сократить дорогу я пошел тропинкой вдоль кулацких садов. Вижу: навстречу мне идет отец. Он меня не заметил, потому что шел, голову повесив. Я хотел побежать ему навстречу, но тут из своего сада отца окликнул Тарас Нилыч.
— Проня, зайди-ка на часок, дельце есть к тебе.
Отец молча свернул в Тараса Нилычев проулок, пошел к дверце, которая была у самого дома.
Сад у Тараса Нилыча большой, весь огорожен штакетником. Может, я бы прошел мимо, но тут слышу: в саду Кузька-конокрад весело поет:
Зять на теще капусту возил,
Молоду жену в пристяжку заложил.
Ну-ка, ну-ка, ну-ка, теща моя!..
Тпру, стой, молодая жена.
— Уж не хочет ли Тарас Нилыч отца водкой угостить? — испугался я.
С того дня, как отец пьяным с базара приехал, он капли больше в рот не брал. Летом вьюги не бывает, и мама не боялась, что он пьяный напьется. Только с тех пор, как я стал пионером, мы заметили: он опять начал грустить, часто вздыхать.
Надо поглядеть, чего у них там в саду делается. Ежели пьянствуют, побегу скажу маме. Она уведет отца отсюда.
Со стороны огородов под штакетником была небольшая канавка, по которой весной вода стекала. Теперь эта канавка была заложена сучкастым пеньком. Я отодвинул его и пролез в сад. Вдоль всей ограды росли высокие стройные тополя вперемежку с акацией. За ними длинный ряд кустов смородины, потом крыжовник, а посредине стояли яблони, груши.
В саду было все чисто, под метелочку.
Возле большой раскидистой яблони стоял врытый в землю стол с двумя скамейками. На столе бутылки, миски с закуской. За столом друг против друга сидели Тарас Нилыч и Кузька. Не успел я угнездиться между двумя кустами смородины, как к столу подошел отец.
— Здорово, кум! — весело сказал ему Кузька.
— Какой я тебе кум, — хмуро огрызнулся отец.
— Одно дело крестили! — хлопнул его по плечу конокрад и весело засмеялся. А глаза так и колют отца.
— Помолчи, Кузьма, — приказал Тарас Нилыч. Повернулся к отцу. — Присаживайся, гостем будешь.
Отец сел рядом с Кузькой.
— Что это ты, Проша, такой сумрачный, хмурый ходишь? — ласково спросил Тарас Нилыч.
Отец шумно вздохнул.
— Эх, Тарас Нилыч, погубил ты меня!..
— Вот тебе на-а-а! — развел руками богатей. — Я его на ноги поставил, а он говорит: погубил! Ведь это народ думает, что я тебе лошадь-то в рассрочку продал, а я тебе ее — задарма отдал. На, живи! Пользуйся моей простотой!
— А дело-то потом пришлось какое сделать, — чуть слышно сказал отец. Голова низко опустилась на грудь.
— Дело-то забыть давно пора, — махнул рукой хозяин.
— Рад бы, да не забывается… Душу гложет, покоя не дает! — быстро заговорил отец. — Мальчишку взял из приюта, думал: в заботе о нем забудусь. И дозаботился!.. На базаре осенью напился, меня и обчистили ловкачи. Парнишка всю зиму на печке просидел разутый, раздетый.
— А вот это не гоже, — с укором сказал Тарас Нилыч. — Коли усыновил мальчонка, так надо воспитывать. Обуть не во что? Пришел бы ко мне. Я осенью свалял девке валенки, они ей малы оказались. А ему в самый раз бы пришлись. И шубенка с шапчонкой нашлись бы.
Кузька слушал их с усмешкой. Потом сердито сказал:
— Кабы знатье, что ты такой слюнтяй — один бы справился! Только и всего, что помог оттащить. А то стоял в стороне да трясся, как овечий хвост!
— Ты, Проша, попу на исповеди покайся, он грех-то с души снимет, — ласково посоветовал Тарас Нилыч.
Отец отмахнулся.
— Попу — пустое дело. Перед миром, перед всем честным народом надо покаяться!
Тарас Нилыч аж за бороденку схватился.
— Во-о-он ты что-о-о задума-а-ал?! Так ведь это голову на плаху положить!
Отец опять шумно вздохнул.
— Все одно… так тоже не житье…
— И чего вы панихиду завели? — перебил их Кузька. — Водку пить надо, а то прокиснет, — засмеялся он.
— И впрямь разговор невеселый затеяли, — согласился Тарас Нилыч, — наливай.
Кузька начал разливать водку по стаканам.
Отец схватил стакан и жадно выпил водку.
Тарас Нилыч с Кузькой переглянулись. Потом Кузька, обняв отца, запел своим скрипучим
