Мы были первыми - Алексей Ефремович Шилов

Мы были первыми

1

Где и когда родился — не знаю, родителей не помню. Помню себя оборванным, грязным и голодным. Голод — это такая штука, когда есть до смерти охота. И, чтобы не умереть, я воровал, а когда попадался, торговцы били так, что кости трещали.

В последний раз красномордый лавочник, у которого я стащил с прилавка кусок жирной колбасы, наверное, укокошил бы меня, да ладно милиционер скоро подоспел. Обоих нас, да еще человек пять свидетелей, поволок в милицию.

На красномордого составили протокол и пригрозили передать дело в суд, а меня, потолковав между собой, решили отвести на «сборный пункт». Я не знал, что это такое «сборный пункт». Оказалось: большой деревянный дом за высоким дощатым забором, куда собирали всяких нищих сирот, поводырей слепых да беспризорных ребят от восьми до десяти лет, Когда я вошел в калитку, то сразу увидел во дворе на лужайке ватагу ребят. Сперва они мне показались все на одно лицо: острижены наголо, одеты одинаково — в коротенькие штанишки и рубашки-голошейки.

— Хочешь поехать с детской коммуной в село? — спросила меня ласковая тетенька, наверное, здешняя начальница.

Мне надоела собачья жизнь, и я ответил:

— Хочу.

С меня тут же стащили лохмотья, остригли наголо, помыли и тоже нарядили в коротенькие штаны и рубашку с рукавами только до локтей.

Нас набралось ровно пятьдесят огольцов. Одни парнишки. Ростом я оказался самый большой, а сколько мне годов — никто не знал.

Потом всю нашу коммуну погрузили в здоровенный товарный вагон и покатили по железной дороге не знай куда.

На другой день высадили на какой-то станции-замухрышке. Там нас встретил высокий худощавый дяденька с большим кривым носом, которым он то и дело шмыгал, будто у него сильный насморк. Но глаза у дяденьки были добрые, и сам он хороший.

— Ребята, я буду вашим воспитателем. Зовут меня Петр Петрович, а это вот Анна Ивановна, наша стряпуха, прачка. Сейчас мы с вами пойдем в столовую, подкрепимся на дорогу, а потом на крестьянских подводах поедем в село, в бывшую барскую усадьбу. Там мы будем жить, учиться, работать, строить новую жизнь! Понятно?

— Поня-а-атно-о-о!!! — загорланили мы в ответ, что было мочи.

Петр Петрович весело шмыгнул носом и повел нас в столовую.

Ох, и далеко же забилась эта барская усадьба! Целый день мы ехали до нее. А вокруг степь, холмы да курганы. И только кое-где попадались лесочки.

— Вон и наша Глушица завиднелась, — сказал бородатый мужик, когда мы въехали на хребтину продолговатой горы.

С макушки невысокой горы видно было вдали большое село с густыми ветлами вокруг.

Бывшая барская усадьба находилась за селом, на высоком берегу.

Вокруг усадьбы и вдоль крутого берега реки рос большущий парк с фруктовым садом.

От барского имения остались теперь одни рожки да ножки. В революцию мужики все хозяйство растащили, а дом сожгли. Сохранились только парк, хозяйственные пристройки да длинный каменный барак, в котором у барина летом жили сезонные рабочие с поденщиками. В нем остались и кухня, и нары, на которых спали рабочие. Котел с кухни, нары, окна и двери мужики тоже бы давно сперли, но в бараке все время жил сторож-садовник дед Потап со своей старухой. Он караулил сад, парк, и барак с теплыми барскими конюшнями уберег. Вот теперь нам все это и пригодилось.

— В этой половине барака вы будете жить, а в другой половине мы оборудуем класс, поставим парты, стол, повесим доску. Сложим голландку и в классе, и у вас. Мы с Анной Ивановной станем жить в комнате рядом с каморкой деда Потапа, — объяснял нам Петр Петрович, — а в конюшне соорудим мастерскую, в которой вы начнете обучаться ремеслу.

И зажили мы на славу! Утром по звонку деда Потапа вскакивали со своих нар и вперегонки бежали на речку умываться, купаться. Потом пили сладкий чай с хлебом, потом бежали в парк играть.

В полдень по звонку собирались на обед, и Анна Ивановна кормила нас похлебкой или щами. После обеда дед Потап вел нас в сад и учил там «уму-разуму». Как надо ухаживать за фруктовыми деревьями, за крыжовником, смородиной и всякой всячиной.

Немножко мы работали, опять купались, а вечером ели кашу. После ужина дед Потап «на сон грядущий» рассказывал нам какую-нибудь интересную историю.

Одно плохо: озорников в коммуне много было. Разные попрошайки да поводыри — те послушные и смирные, как ягнятишки. Зато наш брат, воришка-беспризорник, — прямо сорвиголовы! То на деревья вскарабкаются на такую вышину, что бедняга Анна Ивановна начинает за сердце хвататься, а бабушка Агафья крестится да молитвы шепчет «за спасение души сиротки несчастного». То купаться без спросу убегут на широкий омут, и тогда Петр Петрович с расстройства даже носом шмыгать забывает.

Тузят друг дружку часто: сцепятся, как петухи, — никак не разнимешь. Особенно Славка щербатый отличается: меньше всех, а самый что ни на есть атаман!

Петр Петрович назначил меня старшим всей коммуны, потому что я взрослей всех. Ребята меня боятся. Воспитатель их только уговаривает да стыдит, а я могу и по шее надавать — с меня взятки гладки.

Петр Петрович часто отлучался то в село, то в волость. А один раз целую неделю проездил в уездный город. Назад вернулся хмурый и еще чаще стал шмыгать носом.

Я тогда не знал, почему он хмурится, а потом узнал: оказывается, осень уже на пороге, а у нас к ней ничего не готово.

Лето кончилось как-то сразу. Еще вчера была теплынь, и мы купались, а на другой день так «загнуло», что мы все время сидели в бараке. Куда же пойдешь в одних трусишках, если на дворе дождь с холоднющим ветром?

— Прощай, лето красное, — вздохнул дед Потап, — осень своего хмурого гонца прислала.

Холодно было на второй и на третий день. И мы приуныли. Тут к нам и приехал строгий уездный начальник в кожанке, с черными усами и в кожаной фуражке.

Он осмотрел все, сердито покрутил усы и пошел с Петром Петровичем к нему в комнату. Дверь осталась неплотно закрытой, и я из коридора услыхал их разговор.

— Завел в заблуждение нас тот балабон-инспектор. «Там все готово, заходи и живи!», а на деле — одни ободранные стены. «На вырученные от продажи фруктов деньги можно приобрести все необходимое для