Мы были первыми - Алексей Ефремович Шилов
Когда досыта навеселились, пошли по домам; Андрюшка со Славкой — к себе в Оторвановку, Таня — вдоль речки на свой конец, а мы с Колькой — на свою сторону. С нами были Степка, Васька и еще несколько ребят.
Колька шел с высоко поднятой головой и только изредка кой-когда косил глаза на концы своего галстука. Он был в белой ситцевой рубашке, и галстук от этого казался еще краснее.
У моста нас встретил попенок со своей оравой. Они начали галдеть нам вслед, обзывать, улюлюкать, свистеть!..
— Э-э, нехристи, безбожники!..
— Красные сопли висят!
— Ироды, христопродавцы!..
Но близко подходить боялись, как бы им взбучку мы не дали.
— Отбуздыкаем их! — говорит Степка Кольке.
— Мне теперь дуриком связываться с ними нельзя. Я буду драться только за правое дело. А ты, ежели хочешь, валяй.
— Мне-то что!.. Они ведь над тобой смеются.
— Собака лает — ветер относит, — спокойно ответил Колька.
— Ну, как хочешь, — недовольно проворчал Степка, кося глазом, — тогда мы домой пойдем.
Он с ребятами пошел в одну сторону, а Колька, Васька и я — в другую.
Попенок о чем-то пошептался со своими дружками и побежал во все лопатки вдоль реки.
— Куда это они припустились так шибко? — спросил я Кольку.
— А я почем знаю.
Мы прошли еще немного. Вдруг Колька остолбенел и хлопнул себя сердито ладонью по лбу:
— Эх, я — дурацкая стать!.. А Таня-то?!. За мной! Он повернул обратно и, что было мочи, припустился вдогонку за попенком.
Мы с Васькой побежали за ним.
Огляделся по сторонам, но Степки с ребятами уже не видно было. Колька вихрем несся по тропинке, только ветки ветел шелестели. Увидел: на полянке Таня прижалась спиной к ветлине, глаза у нее большие, испуганные. Ладонями она прикрывала на груди красный галстук, за который хотели вцепиться ребята. Они дергали ее за косы, выли, скалили зубы, бесновались:
— Снимай свою тряпицу, а то дух из тебя вон!
— Ишь, бойкая выискалась!
— Мы тебя проучим, покажем, где раки зимуют!
Их было шестеро. Колька на бегу снял свой галстук и сунул в карман.
— Бей толстопузиков!
Не раздумывая, кинулся в самую гущу.
Они, как увидели, что нас только трое, не разбежались, а дружно набросились на Кольку.
Мне боязно было ввязываться в драку: ведь их целая гурьба, но я поборол свой страх. Чтобы кто не схватил меня за галстук, я тоже снял его, сунул за пазуху (кармана у штанов не было), полез в драку. Меня сразу сбили с ног. Плешивый Афонька, по кличке Чухча, — значит, свинья, — больно стукнул меня по зубам. Но я тут же вскочил и со злостью так начал молотить по башкам кулаками — только держись!
А Васька-бояка оробел: стоит в стороне, дрожит да приговаривает: — Так их, так!.. По морде, по сусалам!.. Еще, еще!!!
Зато Колька бился за троих. Я еще не видел, чтобы кто-нибудь так ловко мог драться. Он вертелся вьюнком, кулаки его мелькали, как молния. То один, то другой толстопузик летел на землю от его сильных ударов, а Кольку никак не могли сбить с ног.
Вот ему удалось треснуть попенка прямо по веснушчатому носу. У того ручьем побежала кровь. Попенок, нагнувшись, вытянул шею и пошел в сторону, шмыгая расквашенным носом.
А в это время я так трахнул Афоньку по выпученному глазу, что он вскрикнул, зажал сразу обеими руками глазницу. Заскулил, закрутился, как червивый баран, потом побежал прочь по узенькой стежке.
Тут уж и остальные пустились наутек.
Теперь Васька расхрабрился: стукнул одного вдогонку кулаком.
Мы не стали преследовать наших заклятых врагов, пускай удирают.
— Я ка-а-ак звездану Мусу гололобого по бритой башке — он так кубарем и покатился! — хвастался Васька.
Колька даже не взглянул на него. Он тяжело дышал. Ноздри у него раздувались, будто кузнечные мехи. Черные глаза блестели, как яркие звездочки. Вынув из кармана галстук, тряхнул его, потом накинул себе на шею.
— Поправь воротник, — повернулся он ко мне спиной и завязал на груди вечный нерушимый узел.
Таня все так же стояла под ветлиной: прижимая руки к груди, таращила на нас глаза.
Колька отдал ей пионерский салют:
— Всегда готов!
Потом улыбнулся, спросил:
— Испугалась?
— Да-а-а, их вон сколько накинулись…
— Не бойся. Если опять полезут — скажи мне. Мы отобьем у них охоту наших пионеров обижать. Ступай.
Таня облегченно вздохнула, поправила свой галстук и засеменила по извилистой тропинке.
Мы тоже пошли домой. Губы у меня распухли, из десен сочилась кровь. У Кольки тоже лицо было в ссадинах.
А вот как еще встретят его дома с пионерским галстуком? Я решил пойти вместе с ним.
«Может, — думаю, — при мне не так сильно будут его бить».
Только отворил Колька калитку, а дядя Никита — вот он!
— Это что за тряпицу повесил? — спросил насмешливо.
Отец хотел дотронуться до галстука — Колька неожиданно резко ударил его по руке и прямо-таки с визгом закричал:
— Не тронь рабоче-крестьянскую кровь!
Дядя Никита усмехнулся, двинул густыми бровями:
— Ежели рабоче-крестьянская, стало быть, моя кровь тоже там есть.
— Тогда зачем же ты пионерский галстук тряпицей называешь? — тихо спросил Коля, глядя в землю.
— А что означает этот самый… пионер-то?
Колька посмотрел на отца снизу вверх.
— Пионер — значит юный ленинец, маленький большевик.
— Во-он что!.. А много вас таких большевиков сыскалось?
— Пятеро.
— И только? Жидковато.
— Ребята родителей боятся, — пояснил Колька.
Дядя Никита опять усмехнулся.
— А ты, значит, не боишься?
Колька насупился, молчит.
— Что рыло-то все в царапинах? Опять дрался? — нахмурился отец.
— Они нашу пионерку били, мы заступились, — чуть слышно оправдывался Колька.
— Они и вам бока наломали?
Тут уж я не вытерпел.
— Не они нам, а мы им! Хоть их было шестеро против нас двоих.
Дядя Никита взглянул на меня своими грозными глазами, но ничего не сказал.
— Станет ли теперь мать большевика обедом-то кормить? — с усмешкой молвил он и пошел по своим делам.
Колька сразу повеселел. Мать у него добрая. Он с порога заявил ей:
— Мама, я теперь пионер. Богу молиться не буду!
— Отец узнает — задаст перцу.
— Он уже знает. Давай-ка, мама, скорее обедать. Есть до смерти хочу!
Мать начала собирать ему на стол.
9
Дядя Егор обрадовался, когда увидел на нас с Колькой красные галстуки.
— Значит, большевистской сменой стали? — загудел он своим басищем на всю улицу. — Молодцы, поздравляю! — и пожал шершавой ладонью руку сперва Кольке, потом мне.
Кадык у него запрыгал то вверх, то вниз.
— Хорошую жизнь никто нам на блюдечке не поднесет,
