Все оттенки боли - Анна Викторовна Томенчук
– Я отправлю Грину все, что найду. И сделаем, как ты хочешь. Полагаю, мы теперь прячемся от ЦРУ?
– И не только от них. Это оказалось бы слишком просто.
Глава четырнадцатая
Я не слушал – зря не слушал
I
Кто сказал, что смерть – достойное наказание за ошибки и преступления? Мне всегда казалось, что цель, которую отец заставил меня впитать с младенчества, заключалась в истреблении. Но на самом деле возмездие – это не уничтожение. Возмездие – это бумеранг. Люди, которые виновны в страданиях десятков, сотен и даже тысяч, должны не просто умереть. Это оказалось бы слишком просто. Что такое смерть? Банальный рубеж. И даже если смерть мучительная, рано или поздно приходит избавление. Люди не понимают, что это наказание. А значит, сам процесс теряет смысл.
Тактику пришлось менять неожиданно. И именно в тот момент, когда осознание уничтожило удовлетворение от всего пройденного пути. Чертова заметка в газете о случайной смерти очередного ублюдка.
Случайной смерти. Несчастный случай, черт побери.
Этот человек не понял, что с ним произошло. Он не осознал даже, что умирает. Его просто отключило от реальности.
Какое это возмездие? О, отец, прости. Чудовищная ошибка. Десятки запущенных марионеток, бомб с часовым механизмом – и все зря. Моя система требовала основательной реконструкции. Нет, школу закрывать не придется. Придется менять подход. Влияя на людей, закладывать не только разрешение на убийство, но и разрешение на уничтожение. Не физическое, нет, психологическое. Нужно разрушить жизнь человека, чтобы он страдал. И только тогда, когда он дойдет до предельной точки, можно его убить. Или он сделает это за тебя, ведь потеря смысла страшна.
Афины. Почему тревербергские убийцы-ученые так любят этот город? Устраивают здесь сходки, бегут сюда от семей, чтобы оторваться, купаясь в средиземноморском колорите. С некоторыми из них придется взаимодействовать лично, но бояться мне нечего. Мой статус уже соответствует, последние двадцать лет прошли не зря. Или тридцать? Какая, к черту, разница. Имеют значение только путь и список.
Что же делать с марионетками? Гипноз – штука управляемая, но не до конца. Обычно закладывается четкий механизм, триггер, после которого человек начинает отыгрывать заданный сценарий. У каждой марионетки триггер свой. Я все их помню и использую – естественно, активацию провожу не лично. Для этого есть помощники и даже дешевая рабочая сила, на которую не нужно влиять, она и так за копейку готова на все что угодно. Вероятность случайной активации триггера сохраняется, но что ж, значит, сделаем этот мир чуточку чище и без привязи к Нюрнбергскому процессу, так?
Хо, когда-нибудь про меня могут написать книгу. «Как создать армию из серийных убийц, манипуляторов, мелких мошенников, оставаясь в тени». Если бы мне пришлось выбирать кумира, это, пожалуй, был кардинал Ришелье. Я в восторге от его методов управления. Эффективен, безжалостен, в тени короля, но на самом деле впереди всех. Лучший способ спрятаться – оставаться на виду. Поэтому в Афинах нужно играть лично. Открыто. Знакомиться с ними, впитывать их мир. Ведь следующая остановка – Треверберг. Подготовительный этап закончен, пришло время переходить к кульминации. Будут смерти. Будут слезы. Будет отчаяние.
И в самом конце, когда список закончится, закончусь и я.
Ведь потеря смысла жизни – это…
II
Доктор Аурелия Баррон сидела напротив Дональда Рихтера в специально принесенном персоналом удобном кресле и молчала. Молчал и Дональд. Они были знакомы давно, их связывали деловые отношения, но другого специалиста, подобного ей, в городе не нашлось. А разовый диалог – еще не терапия, так что правилами кодекса психоаналитиков можно поступиться ради конечной цели.
Игра в гляделки продолжалась минут пятнадцать. За это время они обменялись приветствиями, и все. Аурелия не задавала темпа разговора, Дональд не спешил говорить. Но и глаз не отводил, будто искал ответы в ее непроницаемом лице, чтобы понять, какую эмоцию демонстрировать. Рихтер сложный человек, глубоко травмированный и несчастный, завязанный на поведении других. Он не всегда мог справиться с внутренним хаосом, поэтому от внешнего мира требовал безупречности. В идеальности, даже мертвой, он чувствовал себя в безопасности. Но сейчас слишком многое пошло не так. Хаос вырвался наружу, лишив его почвы под ногами.
Мог ли он покончить с собой? Безусловно. При одном условии: если кто-то его подтолкнул. Не обстоятельства, а кто-то. Как и кто мог заложить в этого человека программу на самоуничтожение, доктор Баррон-Карлин не знала. Но это и не ее работа – гадать. Ее задача – наблюдать. И то, что она видела, вполне укладывалось в клиническую картину депрессии, задушенной долгом и социальными масками.
Погружение в транс – своеобразная магия. Звуки, движения, фиксация на определенном объекте. Сейчас ей не нужны были дешевые атрибуты из фильмов. Поймав взгляд Дональда, она уже им управляла. Аурелия заговорила, погружая его в состояние между сном и явью, а Рихтер был не против. За минувшие пятнадцать минут он расслабился и достаточно свыкся как с ее присутствием, так и с тем, что им предстояло пройти. Интересно, что именно сказал ему Грин?
Агент сделал часть работы. У него есть талант.
Нужно было вернуться в тот момент, когда Дональд принял решение покинуть концерт, и шаг за шагом воссоздать весь его вечер, параллельно ища поставленные другим гипнотизером заплатки, если они имеются.
– Где вы, Дональд?
– В клубе. Моя дочь выделывается на сцене.
– Что вы чувствуете?
– Я злюсь. – Его голос стал глухим.
– Это точно злость? Что вы на самом деле чувствуете?
Короткая пауза.
– Злюсь. Потому что не понимаю. Мне больно. Я чувствую, как рушится мир. Когда она приняла решение продать бизнес, я сделал вид, что согласился. Но смог сберечь актив через подставных лиц и компании. Уилл помог. Скрывал, конечно, но скупил половину акций. Поистине мой сын. Но Тео? Я бессилен против ее желания стать публичной шлюхой.
Только колоссальный опыт и профессионализм позволили Аурелии удержать транс и сдержать свои эмоции.
– Почему вы считаете, что карьера певицы – это то же самое, что продажа тела?
– Она продает эмоции за деньги.
– А в бизнесе она обменивала время и мозги на деньги. Так что не так?
– Это… это позор.
– Позор в том, что
