Все оттенки боли - Анна Викторовна Томенчук
Нет, подгоняла его не эйфория и не радость.
Мышцы гудели, голова отзывалась резкой болью, а сердце стучало от ужаса из-за отголосков пережитого, которые навалились на него мгновенно, стоило только оторвать ноги от земли.
И все же он летел, едва касаясь колесами гладкого полотна дороги. Летел, потому что Теодора сказала одну важную вещь. Он был прав. И сказано это было таким тоном, что сомнений не оставалось. Ее звонок был продиктован не личным. Она звонила агенту, расследовавшему дело и подозревавшему, что семье Рихтер грозит опасность.
Ему понадобилось девять минут, чтобы добраться до больницы. Оставив мотоцикл на парковке, Грин бросил перчатки в шлем и взбежал по лестнице, превозмогая боль. Он знал, куда идти. Медперсонал не остановил: видимо, их предупредили.
Теодору Аксель нашел в коридоре реанимационного отделения. В палату ее не пускали. Женщина сжимала в руках стаканчик с кофе и выглядела невменяемой. Волосы растрепались, глаза огромные, взгляд в пол. Она была совершенно одна, и почему-то от этого Грину стало не по себе. Это тоже было неправильно!
– Мисс Рихтер?
Она медленно подняла на него остановившийся взгляд. Что ей вкололи? Зрачки расширены. Аксель положил шлем на подоконник и осторожно приблизился, будто перед ним сидела не Теодора, а дикий зверь. Она улыбнулась безумной улыбкой и тут же посерьезнела. Взгляд остекленел.
– Быстро, – чуть слышно пробормотала она. – Был где-то рядом?
– Мисс Рихтер.
По ее губам скользнула горькая усмешка.
– Мой отец, – прошептала она, – там.
– Что с ним?
– Мой брат… умер.
Грин, который уже собирался сесть рядом с ней, остановился.
– Умер?
– Разбился на машине. Увлекся любовницей, слетел с дороги. Автобан.
Эта фраза выпила из нее остатки сил. Стаканчик выпал из ослабевшей руки, кофе расплескался.
Грин беспомощно огляделся, не понимая, то ли хватать ее на руки, то ли звать медсестру. Вместо этого сделал третье. Сократив наконец расстояние между ними, коснулся ее запястья, пытаясь поймать пульс.
– Я думала, что ты придумываешь опасность, чтобы оттолкнуть. Чтобы научить, продемонстрировать, что я тебе не нужна. Считала, что все это ерунда. Рихтер – непобедимы. Монументальны. Но видишь, я сижу здесь. Живая и никому не нужная. Уилл умер. Я отказалась от наследия. А отец… он не выдержал этого. Я не думала, что…
– Что значит «не выдержал»? – глухо спросил Аксель, опустившись на скамейку рядом с ней.
От нее еще пахло чем-то терпким и чужим. Парфюм? По телу пробежала дрожь, но Грин заглушил инстинкты.
– Пытался повеситься. Я вытащила его из петли. Я не знаю, что с ним. Ему делают какую-то операцию.
Она уткнулась взглядом в свои руки и говорила свистящим больным шепотом, как будто кто-то распорол ей легкое. Только вот кровоточило не оно. Теодора прикрыла глаза и откинула голову, неловко ударившись о стену.
– Я позову врача.
Она посмотрела куда-то сквозь него. Как будто не испытывала никаких эмоций. Мягко отстранившись, Аксель нашел медсестру. Через нее – врача. Парой фраз объяснив, почему оставлять женщину в состоянии шока посреди коридора нехорошо и чем это может обернуться для клиники, он добился выделения палаты и вызова доктора для Теодоры.
А сам позвонил Карлину.
II
Хвоя, немного кожи и легкий оттенок табака. Уютно, тепло и спокойно, как будто ты лежишь в палате посреди бора. Прямо перед тобой – золотые стволы сосен, устремляющихся к кристально-голубому небу. Справа – поросль елей. Ты дышишь этим воздухом и восстанавливаешься.
Восстанавливаешься.
Теодора очнулась без рывка, без мучительного биения сердца, без ощущения опасности. Она мягко вынырнула из сна и тут же окунулась в свежий аромат. Такой знакомый аромат безопасности и надежности. Она не шевелилась, позволяя себе прочувствовать этот момент и почти не веря в происходящее. И больше всего боясь ошибиться.
Кто-то держал ее за руку – и она знала кто. Как открыть глаза и посмотреть на него? Она хотела бы ощущать это прикосновение всегда. Долго-долго. Пусть оно пронизано лишь заботой, вежливостью и лишено других чувств, оно было необходимо как воздух.
Почему-то в ее жизни все складывалось таким образом, что присутствие этого мужчины обеспечивало безопасность. И рядом с ним она вдруг обрела право быть собой. Можно было снять маску, опустить плечи, даже немного ссутулиться, проявить слабость. То, что было непозволительно с любым другим человеком.
Даже с Джерри.
– Как вы себя чувствуете?
Хрипловатый голос Грина прорезал тишину больничной палаты, заглушив писк приборов. Все ушло на второй план. Она хотела улыбнуться, ответить игриво, может быть, с некой долей флирта, но неумолимая память вышвырнула из блаженной неги. Теодора вздрогнула. Рывком села на больничной койке, одновременно высвободив руку.
Плеча тут же коснулась мужская ладонь.
– Не нужно, – мягко сказал Аксель, пытаясь заставить ее лечь, но Тео не позволила.
Она посмотрела на него в упор, и агент убрал руки, инстинктивно откинулся на неудобную спинку кресла. Он выглядел уставшим, но собранным. Тот самый Грин, к которому она привыкла, сосредоточенный на деле. Только в темно-синих глазах читалась какая-то эмоция, которую никак не получалось расшифровать.
– Что с моим отцом?
– Мистер Рихтер жив, – коротко ответил Аксель. – Как вы себя чувствуете?
– «Вы»?
Он нахмурился было, будто не поняв вопроса, но уже через мгновение тонкие губы бывшего детектива исказила улыбка.
– Ты, – негромко проговорил он. – Как ты себя чувствуешь?
– В порядке. Мне что-то вкололи?
Он кивнул:
– Фирменный коктейль этого заведения. Вы проспали всего четыре часа. И, видимо, почти восстановились за это время.
Теодора рассеянно оглянулась. «Вы» или «ты»? Почему они ведут эту дурацкую игру уже два года и никак не могут определиться? По спине пробежала дрожь, когда вспомнилось: она и сама играла в эту игру. Сама откатывалась к привычной дистанции, как только начинала чувствовать, что этот человек становится для нее слишком важным. Сама его отталкивала, как и он сейчас.
И все это почему-то было важнее всего происходящего. На второй план уходило все, кроме музыки и Грина. Бизнес. Семья. Прошлые заботы и стремления. Как будто все это время ее жизнью жил кто-то другой, прагматичный и целеустремленный, лишенный чувств, но теперь наконец мир начал приобретать контуры, а разрозненные кусочки реальности – вставать на
