Все оттенки боли - Анна Викторовна Томенчук
Как и Корсар, который раньше не выступал с певицами и не светил лицом, она чувствовала, что от этого вечера зависит, как именно будет развиваться ее творческая карьера.
Впрочем, стремилась Тео не к карьере. Популярность можно обеспечить с помощью денег. Она стремилась к внутреннему сокровенному состоянию, которое удавалось достичь только во время выступлений. Музыка меняла ее, смягчала и раскрывала, в то время как бизнес заставлял ожесточиться. Погружаясь в деловой мир, она будто шаг за шагом отдалялась от собственной сущности. Проводя концерты инкогнито, восстанавливала баланс. И сейчас – на задворках сознания – покоя не давал чистый страх: а вдруг ей не стоит нырять с головой в выступления, вдруг это тоже не ее? Вдруг она так и должна остаться на пересечении миров существом, чуждым для обоих, но отчаянно стремившимся хоть где-то стать своей?
Джеральд положил пальцы, расписанные свежими татуировками, ей на плечи. По телу пробежал электрический разряд, Теодора прикрыла глаза, стала дышать глубоко и медленно. Мужчина склонился к ее уху, снова щекоча нежную кожу. Его пальцы сжались.
– Ты талантлива. У тебя прекрасная программа. Последняя песня заставит плакать весь зал, даже барменов и официантов, вот увидишь. В другой ситуации я бы продал душу, чтобы подобную композицию посвятили мне.
Она вздрогнула.
– А кто сказал, что она не о тебе?
Он поцеловал мочку ее уха и негромко рассмеялся. Только от этого смеха почему-то стало холодно. Ответа не прозвучало. Джеральд просто держал ее за плечи, сжимая пальцы сильнее, чем нужно, а Теодора смотрела на них в большое зеркало. Концертное платье идеально обволакивало ее миниатюрную фигуру, черные волосы в беспорядке рассыпались по спине, подчеркнув бледность кожи. Огромные синие глаза сверкали, выделенные умелым макияжем. Она была прекрасна. А Джеральд, зависший за ней тенью, казался верным рыцарем. Только вот рыцарем он не был и никого защищать не стремился.
Он нравился ей. Правда – нравился. Но за минувший месяц Теодора убеждалась в том, что не любит его, каждый раз, когда они оставались наедине, объединенные чем угодно, кроме музыки. Когда же звучала музыка, Джеральд превращался в продолжение ее мысли, а она – его. Они дополняли друг друга, сливаясь, все еще молодые и так откровенно, так неприлично счастливые. В музыке.
Да. Близость была лишней. Или нет? Теодора не привыкла сомневаться в своих решениях или ругать себя за импульсивность, которая проявлялась так редко. В этом году она приняла череду критичных решений и сейчас балансировала на лезвии ножа, рискуя навсегда лишиться контакта с отцом. И, может быть, так и не получить шанс разобраться в том, что чувствует к Акселю. И чувствует ли вообще что-то, кроме глухой боли, которая сопровождала ее каждый день, когда они не общались, а она не пела.
А они не общались. И поэтому она так много пела.
Его решение прийти на концерт Теодора списала на вежливость.
А последний разговор все еще путал мысли и чувства. Это было странно. Она много говорила об этом – кто бы мог подумать – с Эллой. Не называя имени. Говорила только о том, что не понимает, что с ней происходит, что это тянется уже несколько лет, а мужчина держит дистанцию. Почему-то Тео не рассказала даже о его аргументах о безопасности. Ей не хотелось, чтобы хоть кто-то знал его имя. Как будто это знание могло навредить.
И точно навредило бы, ведь как минимум отец мог устроить Грину череду проблем на работе или использовать увлечение обычным полицейским против своенравной дочери.
С другой стороны… Теодоре Дональд не сможет сделать ничего. А вот детективу? Вернее, агенту. К новой должности привыкнуть тоже не получалось, будто, приняв ее, Грин отдалился еще больше.
– Тео, – прошептал Джерри, ловя ее взгляд в отражении, – не надо.
Она сдержанно кивнула. Он прижал ее к своей груди и положил руку поверх ее ключиц. Они хорошо смотрелись вместе. Певица и музыкант.
Длинная косая челка Джерри добавляла его образу безбашенности. А мощное сердце гулко стучало, разгоняя кровь. Он был одет в узкие джинсы и кожаную жилетку, приоткрывающую обнаженный мускулистый торс.
– Там полный зал, – прошептала она, закрыв глаза и положив пальцы на его руку. – Мне страшно.
– Придумай себе того, ради кого ты это делаешь, если самой себя тебе недостаточно. Кому ты хочешь рассказать историю? Для кого ты писала песни? С кем ты пытаешься поговорить, Тео? С мамой? – Ее тело пробил еще один болезненный электрический разряд. – С отцом? Может быть, с самой собой? С мужчиной, которым я не могу стать для тебя? С братом? Твои тексты прекрасны и глубоки. Это диалоги. Так с кем ты хочешь поговорить?
– Со всеми сразу.
– Так иди на сцену. И заставь их слушать.
II
Тот же день
Спортивный автомобиль, сошедший с конвейерной линии в прошлом году, летел по автобану, управляемый Уильямом Рихтером, который одной рукой вел машину, а другой касался обнаженного колена девушки-модели. Кларисса держалась в его жизни дольше других. Она влезла туда непрошено и вдруг стала не то чтобы необходимой, но естественной частью его существования. Условием, при котором он мог быть собой.
Она была похожа на сестру, только младше лет на десять. И глаза не такие синие, скорее голубые. С Тео контакта не случилось. С Клариссой он установился сразу. Уильям приметил ее на Неделе мод в Париже. Потом вытаскивал из притонов, покупал ей наркотики, оплачивал лечение, снова вытаскивал из притонов, дарил машины. Развлекался, как обычно развлекаются дети богатых родителей. И теперь летел с ней по автобану, рассекая Европу, как нож масло, с севера на юг. Нужно добраться до волшебных мест Италии. Клер хотела в Милан. Уилл мечтал о забытье.
Девушка безучастно смотрела в окно, он – на дорогу, то и дело скашивая глаза на стройные ноги и темные локоны волос, падавшие на высокую грудь. Он закусил губу, нажимая на гашетку. Только скорость позволяла ему почувствовать себя живым. Успешный во всем, Уильям стартовал оттуда, куда большинство не добираются за всю жизнь.
Это было скучно. Бессмысленно.
Как отец на протяжении многих лет находил в себе силы каждый день ходить на работу и решать одни и те же проблемы? Как он выстраивал бизнес за бизнесом, подобный акуле, которая не может остановиться? Как он, черт возьми, умудрялся выглядеть таким
