Все оттенки боли - Анна Викторовна Томенчук
– Дэвид, я…
– Подумай.
Он прижал ее к груди и больше ничего не сказал. А она привычно растворилась в его тепле, не стремясь получить ответы на все вопросы. Только в душе появилась трещина. Неужели им нужно будет начинать заново? Они, кажется, только-только обрели самих себя. Но почему? Они давно приехали в Спутник-7 и стали здесь своими. А где еще они свои? Где еще они кому-то нужны? Кроме друг друга.
– Я сделаю, как ты скажешь, – чуть слышно шептала она позже на ухо уже давно спящему Дэвиду. – Только бы ты был счастлив. Только бы был счастлив наш мальчик. Если ты считаешь, что наше место не здесь, давай уедем. Давай начнем жизнь заново. Мы еще не старики.
III
Фамилии. Имена. Хитросплетения чужих судеб. Стремление к будущему. Плата за прошлое. Список.
Чертов список. С ним срослась моя реальность, которую невозможно было представить без ежедневных повторений. С ним срослась моя судьба, которую определили задолго до моего появления на свет. Действовать по инерции, следовать плану. Следить за тем, как возмездие настигает каждого. Тренироваться. Обретать силу. Каждый день должен был приносить пользу, каждый день наполнялся смыслом. И моя жизнь – тоже. Хотя каждый вечер перед сном приходилось вести долгие разговоры с умирающей совестью, принимавшую личину то матери, то отца – в зависимости от того, что происходило за день и какое настроение овладевало моим существом.
Приближалось лето 1971 года. Еще несколько экспериментов поразили меня в самое сердце. Оказывается, способность чувствовать и воспринимать чужую слабость не атрофировалась. Странно. По всем законам развития человеческой психики мой путь должен был быть определен и развиваться по другому сценарию.
Впрочем, сопереживанием или эмпатией это назвать нельзя. Те чувства, которые поглощали меня, больше всего напоминали то, что испытывает ученый, наблюдая за своим детищем. Вся жизнь – эксперимент. Мой всего лишь чуть масштабнее и чуть сложнее.
Радоваться победам не удавалось. Все воспринималось как естественный ход событий, а люди оказались слишком слабыми. Моя власть над ними укреплялась стремительно, не встречая сопротивления. Приходилось придумывать все новые и новые задания, расширяя свое влияние на них, иначе терялся интерес.
Так появилась новая игра – заставить принести мне секретный документ.
Любой секретный документ. Любую бумагу, за вынос которой из лаборатории можно лишиться головы – почти в прямом смысле. За разглашение государственной тайны в Тревербергской агломерации предусмотрена смертная казнь.
Ожидаемо, на подобный шаг шли не все. И соглашались не сразу. Но в итоге это заработало! У меня целая кипа важных документов, которые на самом деле мне не нужны. Я храню их в кабинете отца рядом с его записками, списком преступников и семейными реликвиями.
Все меняется, когда одна из таких бумаг оказывается ничем иным, как распоряжением относительно Объекта. В бумаге перечислены фамилии ублюдков, заставлявших мою мать наблюдать за тем, как ее мать умирает. Это некоторые из сотрудников лаборатории. В том числе те заключенные, которых вынудили работать на нацистов. Часть фамилий я знаю. Некоторые из их обладателей уже мертвы, устраненные моими родителями, которые, к сожалению, совершили самую распространенную ошибку: они пытались делать все собственными руками и в итоге оступились. Возможно, если бы мама не заболела, у отца осталось бы больше сил и времени на тщательное планирование. Но он не смог действовать и передал эту ношу мне.
Глупая ошибка. Всегда нужна прокладка. Буферная зона между тобой и властями. Увы, мои родители были неосторожны и поплатились за это. Отец отдал свою жизнь во имя дела. Ведь если бы следствие вышло на него, моя история завершилась бы, не начавшись. Эти мысли повергают меня в уныние. Продолжаю механически перебирать полученные документы, и взгляд цепляется за одну фамилию. Чем занимался данный человек, из документа понять невозможно, но фамилия жжет и мучит. Хочется вышвырнуть бумагу прочь, как ядовитую змею.
Я старательно переписываю всех в общий список, в очередной раз безжалостно его расширяя.
Сотрудники Объекта уже классифицированы мною согласно тяжести прегрешений и простоте влияния на них. Как до них добраться? Где они? Сколько у них детей? Появились ли внуки? За многими следить, сидя в Спутнике-7, практически невозможно. Но мне требуется еще немного времени, чтобы закончить здесь дела.
И заодно довести до конца пару историй.
Я бросаю бумагу в камин. Этот документ не увидит никто, это только моя память, только мой инструмент. Список заключенных, которые работали на нацистов. Список заключенных, которые предали самих себя, своих близких. Которые из жертв превратились в садистов.
Как же больно и обидно было среди них увидеть имя Дэвида Гринштейна.
Так странно осознавать, что это чувство именно боль. А еще обида. Гринштейн нравился мне. Как жаль, что он причастен.
Придется менять стратегию. Он уже начал чувствовать себя не в безопасности в этом городе. Мой эксперимент «заставь человека сменить место жительства» почти завершен.
Но разве марионетка нацистов имеет право на жизнь?
Одергиваю себя. Заключенные не обладали выбором. Мне нужны еще документы. Как бы так сблизиться с Гринштейном, чтобы узнать правду от него самого? Как заставить его говорить, при этом не повышая уровень тревожности? Он и так нестабилен.
Молодость дает мне фору. Нужно действовать иначе.
Нужно уехать отсюда и сформировать систему поиска и наказания всех причастных. Куда мне торопиться? Возмездие настигнет каждого. Каждого по-настоящему виновного. Выжечь до седьмого колена тех, кто совершил преступления против человечества и ушел от наказания. Каждого, до кого я смогу добраться.
Мне нужны союзники. Лучшие союзники – жертвы. Надо внимательнее смотреть на лаборантов, участников экспериментов и жителей Спутника-7.
Возможно, именно тут я найду первого человека, кому смогу доверять.
IV
Сын крутил в ручонках смычок, разглядывая его с поразительно серьезным видом. Габриэла сидела рядом, наблюдая. Она никогда не думала, что будет настолько счастлива. Счастье эфемерно, но после рождения Акселя обрело реальные формы. Раньше оно представлялось морковкой, которую подвесили перед твоим носом, и ты должен любым способом ее добыть. А сейчас можно было прикоснуться к нему, обнять, вдохнуть аромат волос и кожи головы. Родной аромат. Услышать первые слова. Почувствовать первые объятия. Ее сын рос слишком быстро. Как будто лишь вчера он появился на свет, вчера сделал первые шаги, а сегодня уже говорит. Мало говорит, меньше многих, но так выверенно, так точно, что ей порой не верилось, что это – ее сын. Что он вообще – человек. Как будто сам факт его рождения остался чудом, а чудес не
