Мое лицо первое - Татьяна Русуберг

В газетах писали, что это было ритуальное убийство: Дэвид совершил его в свой пятнадцатый день рождения. Журналисты видели в этом доказательство того, что преступление было спланированным и хорошо подготовленным. Это противоречило линии защиты, которая строилась на утверждении, что подросток действовал в состоянии аффекта. А я уже тогда видела во всем этом противоречие.

— Противоречие? — повторила Марианна, спокойно рассматривая меня. Ее расслабленные руки все так же лежали на коленях, пальцы один за другим слегка приподнимались и опускались, и это странным образом успокаивало.

— Да. Понимаете, Дэвид был умным. За всю свою жизнь я мало встречала людей, равных ему по интеллекту. — Я помолчала, собираясь с мыслями. Женщина в кресле напротив терпеливо ждала. — Так вот. Дэвид наверняка знал, что если бы он выстрелил всего одним днем раньше, то его бы не смогли судить. Ему бы даже обвинение не предъявили.

— Возраст уголовной ответственности, — кивнула Марианна, — наступает в пятнадцать лет.

— Именно, — выдохнула я. — Выходит, все вышло случайно. Он не хотел… Просто не выдержал… Или это была самозащита. А все представили как убийство, совершенное с особым цинизмом. В газетах писали… — Я осознала, что у меня ломит пальцы, намертво вцепившиеся в стул, и осторожно разжала их — только для того чтобы по привычке сунуть между скрещенными ногами. — Писали, что он бродил с винтовкой, еще не остывшей после смертельных выстрелов, по улицам города, а жители прятались от него по домам — прямо как на Диком Западе. Но Дэвид не бродил. Он шел сдаваться. Понимаете, у него же не было телефона…

Психотерапевт молча кивнула.

— В газетах еще много чего писали. — Я поежилась. Ладони, стиснутые бедрами, казались ледяными. — Папа прятал их от меня, но одноклассники таскали статьи о Дэвиде в школу. Он ведь стал местной знаменитостью. До какого-то момента я даже собирала вырезки…

— До какого момента? — поинтересовалась Марианна.

Я думала, у меня горло разорвется. Сердце в груди лопнет. Язык вспухнет и перекроет кислород. Но этого не случилось. Воздух прошел в легкие. И я сказала не своим, надтреснутым голосом:

— До того как единственный человек, который мог спасти Дэвида, предал его. До того как я предала его.

Казалось, мы сидели молча невыносимо долго. Я смотрела в пол, покрытый темно-серым ковром. Между ворсинками застряло что-то белое. Клочок шерсти от шкуры? Обрывок салфетки, которой кто-то утирал слезы? Не поднимая глаз, я знала, что женщина напротив смотрит на меня. Смотрит и ждет. Но я не могла. Я просто не могла сказать…

— Что, по-вашему, вы сделали, Чили? — медленно произнесла Марианна. — Или что, по-вашему, вы не сделали?

Ее слова попали точно в цель. Облегчение, которое я испытала, было сродни тому, что чувствуешь после того, как вскроешь нарыв. Мгновенная резкая боль, выступающий из раны мерзкий гной, а потом — чистая кровь и пустота, предшествующие исцелению.

— Я сдалась, — тихо проговорила я, поднимая глаза на психотерапевта. — Не боролась до конца. Позволила убедить себя, что взрослые все знают лучше. Знают, что хорошо, что плохо и что лучше для меня. — Я судорожно вздохнула и прибавила, цепляясь взглядом за спокойное лицо Марианны: — Сначала я рассказала им все.

— Им?

— Полиции. Но они заявили, что это просто мои домыслы. Фантазии девчонки, которая насмотрелась всяких ужасов в интернетах. Ведь никто не мог подтвердить мои слова. А Дэвид… Дэвид молчал.

Я тоже замолчала, изо всех сил стараясь не подпустить воспоминания слишком близко, чтобы они не растерзали меня, как гарпии. За стеной слышался приглушенный мужской голос: наверное, там вел сессию коллега Марианны. Наконец я собралась с силами.

— Тогда я совершила первую ужасную ошибку. Я отдала полиции желтую тетрадь. Хотя поклялась Дэвиду никогда и никому ее не показывать!

Я судорожно вздохнула.

— Что это была за тетрадь, Чили?

Спокойствие женщины в кресле напротив так контрастировало с моими моральными корчами, будто она была ангелом у райских врат, а я — грешником, который уже жарится в аду. От этой ассоциации с моих губ слетел неуместный горький смешок.

— Она принадлежала Дэвиду. В ней он записывал свою историю. Это было что-то вроде сказки. Очень страшной сказки. — Я обхватила себя руками, как будто так могла удержаться в настоящем, на сиденье удобного, покрытого мягкой шкурой стула. — В свои четырнадцать Дэвид прекрасно писал. Настоящий талант, понимаете? Я вот сейчас в издательстве работаю, делаю корректуру чужих текстов, а мнение свое до сих пор не изменила. Я сразу так и сказала ему: Дэвид, ты будешь писателем. А он только посмеялся. Как будто речь шла о какой-то ерунде. А я до сих пор помню все: героев, атмосферу… Да у меня мороз пробегал по коже… И знаете, вот так бывает: читаешь книгу — и становится так гадко, хочется бросить, но не бросаешь, поскольку понимаешь, как это прекрасно, и хочется узнать, что же будет дальше… И какова глубина.

— Глубина? — повторила Марианна своим ровным приятным голосом.

— Да. Глубина падения в бездну зла. Если долго падать, можно ли достичь дна? Или его попросту нет?

Женщина напротив ненадолго задумалась, потом спросила:

— Чили, что побудило вас нарушить клятву? Почему вы посчитали нужным отдать желтую тетрадь полиции?

Я плотнее обхватила свои плечи. Меня бил озноб.

— Мне показалось… Я была почти уверена, что в форме сказки, аллегорично Дэвид пытался передать какой-то личный опыт. Ужасный опыт, такой, какого не должно быть ни у одного ребенка. Я думала, тетрадь станет доказательством в его защиту. Но вышло… — Голос сорвался, и мне пришлось глотнуть воды, чтобы вернуть себе способность говорить. — Вышло наоборот. Тетрадь использовали в суде против Дэвида. Обвинитель утверждал, что Дэвид жил в мире иллюзий, которые создало его больное воображение. Что его фантазия превратила людей, которые любили его и желали ему добра, в плотоядных чудовищ. И что причиненное ему воображаемое зло он использовал, чтобы оправдать свое преступление. Дэвида выставили психопатом, параноиком. Быть может, тетрадь спасла его от тюремного срока, но она же помогла отправить его в психушку.

Я чувствовала себя опустошенной. Будто сквозь меня промчался ураган и унес с собой все чувства, все эмоции, что скрывались в темных уголках души, куда я давным-давно перестала заглядывать. Но сеанс еще не закончился.

— Вы сказали, что, отдав тетрадь, совершили первую ошибку. Значит, была и вторая?

— Да. — Какой смысл останавливаться на полпути? Хуже уже не будет. — Я скрыла другой документ. Документ, который мог бы подтвердить мои показания. Понимаете, я вела дневник. И примерно с ноября на многих