Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
Внезапно розовые мишки и желтые звездочки расплылись перед глазами. Чертов лук! Вечно от него слезы в три ручья. Я яростно потерла глаза, потянулась за бумажным полотенцем и… замерла в ужасе. Глаза страшно жгло, кожа вокруг них горела, а слезы, хлынувшие Ниагарским водопадом, только усиливали жуткие ощущения. Казалось, мне в лицо плеснули кислоту.
— Я… ничего не вижу! — взвизгнула я, нелепо размахивая руками.
Что-то с грохотом полетело на пол; я вскрикнула, больно треснувшись коленом — вероятно, о ножку стола. Чья-то рука мягко обхватила меня за плечи, потянула вперед, наклонила. Звук льющейся воды заглушил обеспокоенные голоса вокруг. В глаза плеснула влага. Еще и еще. Кто-то уверенно, но осторожно обмывал мне лицо, и боль постепенно отступала. Мысли прояснились.
«Ну, конечно! — завертелось в голове. — Надо же быть такой идиоткой — сунуть в глаза пальцы, измазанные соком чили! Кажется, у меня теперь все шансы стать ходячим школьным анекдотом. Вот блин!»
Под нос сунулось чистое кухонное полотенце. Мне помогли осторожно промокнуть лицо. Проморгавшись, я увидела прямо перед собой глаза Дэвида: светлый глядел виновато, в черном плескалась угрюмая тревога. Вот кто был мой загадочный спаситель!
— Спасибо, — всхлипнула я, пытаясь улыбнуться.
Хорошо, рожа у меня тогда была, наверное, как обваренная, от перца: никто не заметил, что я покраснела. «Подумать только, — сказала я про себя, — Монстрик касался моего лица! И его руки были такими… легкими и даже… нежными? Бли-ин, есть от чего впасть в ступор».
— Чили, с тобой все в порядке? — Я сообразила, что передо мной ломает руки перепуганная учительница.
Вдруг запахло горелым.
— О боже, фарш!
Дэвид метнулся к плите, но было уже поздно. Основной ингредиент чили кон карне превратился в вонючие угольки.
Обычно, приготовив программное блюдо, мы рассаживались за столами и ели собственную стряпню. Стоит ли говорить, что моими стараниями нам с Монстриком досталась фасоль с таком. Впрочем, Дэвид уплел ее и нарезанные мной овощи с завидным аппетитом.
Последние десять минут урока отводились на мытье посуды и уборку кухни. Эта почетная обязанность обычно возлагалась на Гольфиста. Вот и сегодня всех словно ветром из класса выдуло, и Дэвид принялся безропотно собирать со столов тарелки с остатками еды.
— Давай помогу. — Я схватила у него с подноса почти полную тарелку и вывалила содержимое в мусорное ведро.
Надо же было отплатить человеку добром за добро. Человек, однако, совсем не выглядел довольным моей помощью. Злобно зыркнув на меня черным глазом, Монстрик тряхнул головой и загородил грязную посуду своей тщедушной тушкой. Наверное, забоялся, что я снова что-нибудь раскокаю или «Фейри» себе в лицо плесну.
Я взяла кухонное полотенце:
— Ну хорошо, я только вытирать буду.
Дэвид снова затряс челкой. «Ну и ладно, — подумала я, — очень надо. Было бы предложено. Может, стоит попроситься перевестись на ИЗО, пока не поздно? Все-таки кулинария — явно не мое».
Уже в кабинете химии я обнаружила, что забыла на кухне пенал: делала пометки карандашом в рецепте, да и оставила на столе. Пришлось тащиться за ним обратно.
Когда я открыла дверь, сначала мне показалось, что внутри никого нет. Гора грязной посуды исчезла, столы были вытерты.
Мой собранный и застегнутый пенал одиноко лежал там, где я его оставила.
Я сделала шаг к нему — и замерла. Дэвида скрывала плита, поэтому я сразу его не заметила. Картина, которая мне открылась, врезалась в память как что-то невероятное и дикое, нечто нереальное. Монстрик стоял на коленях перед мусорным ведром. Одна его ладонь была полна остывшего чили кон карне. Он торопливо приникал ртом к красно-коричневой массе, горло судорожно сжималось с каждым глотком. Парень ел быстро и жадно, как собака, которая боится, что у нее отнимут кость.
Внутри у меня что-то перевернулось, я ощутила тошноту. Стараясь не дышать, я бесшумно отступила назад. Попятилась, наткнулась спиной на дверь и так же беззвучно вышла в коридор. Тут ноги подкосились, и я привалилась к приятно прохладной и твердой стене.
«Боже, что это сейчас было? — завертелись мысли в голове. — Может, чили выжег-таки мне глаза и я вижу глюки? Или Дэвид действительно стоял на коленях и ел из помойного ведра — глотал объедки, оставленные его одноклассниками? Что это, какой-то новый способ поиздеваться над ним? Но ведь Монстрик остался на кухне один. Нет, я уже ничего не понимаю…»
На химии Дэвид отдал мне мой пенал. Он выглядел совсем обычно. Длинные рукава снова скрывали детские браслеты, челка завешивала разные глаза.
Дорогой дневник! Этот парень для меня — сплошная загадка. И чем дальше, тем больше мне хочется ее разгадать.
Через боль достигается мудрость
По словам Марианны, то, что, скорее всего, случилось со мной, называется психогенная амнезия. Бегство от реальности в результате психологической травмы — защитная реакция сознания. Такая амнезия может длиться годами, даже десятилетиями, а вернуть память о травматичных событиях способна абсолютно незначительная в глазах других деталь. Например, упавшая малярная кисть.
Психотерапевт рассказала мне о мужчине, который ребенком подвергся насилию. Его рассудок подавил ужасные воспоминания почти на двадцать лет. Но однажды он красил комнату у себя дома и уронил кисть, покрытую белой краской, на пол. Это оказалось триггером, перенесшим его в прошлое — в тот день, когда он помогал соседу по даче красить окна. И мужчина вспомнил все. Тогда он тоже уронил кисть в белой краске, потому что пожилой сосед схватил мальчика сзади, когда тот стоял на лестнице.
В моем случае дело было не в сексуальном насилии, а в чувстве вины — настолько всепоглощающем, что оно грозило разрушить меня изнутри.
— От Дэвида тогда отвернулись все, — рассказывала я Марианне то, о чем не говорила никому и никогда, что не могла доверить даже своему дневнику, оборвавшемуся в мае того страшного года. — Не то чтобы у него были друзья. И все же кто-то его жалел. Кто-то сочувствовал, как сочувствуют изгоям — издалека и молча. А после того как он подписал признание, его просто возненавидели. Для всех он стал убийцей, монстром. Никто не хотел иметь с ним ничего общего — ни семья, ни школа, ни одноклассники.
Понимаете, Дэвид признался, а потом замолчал. Не отвечал на вопросы — ни устно, ни в письменной форме. Даже с адвокатом своим говорить отказался. Ни слова не произнес на суде. Ни
