Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
Следователь ответил после первого же гудка — что-то невиданное.
— Доброе утро, это Чили. — Я подпустила в голос бодрости, которой определенно не чувствовала. Попыталась подпустить: приветствие прозвучало сипло, как карканье больной вороны.
— Видели? — коротко отозвался Борг.
Фоном его сухому вопросу служил невнятный гул голосов, будто он сидел на совещании — ну или в переполненном автобусе.
— Видела что? — проговорила я настороженно.
— Видели бы, не спрашивали. С вами все в порядке?
— Ну… да.
— Я перезвоню.
И все. Отбой. Тишина в телефоне. Только пульсация крови отдается в висках. Что я должна была увидеть? Что?!
Я открыла «Инстаграм», готовясь к самому худшему. Пусто. Это потому, что обновлений нет, или потому, что их уже удалили? Часы показывали чуть больше девяти, и я решила, что Генри уже встал и что он наверняка окажется дружелюбнее полицейского.
Я кашлянула пару раз, прежде чем сказать в телефон:
— Доброе утро, ничего, что беспокою? Это Чили.
Англичанин молчал. Он просто, чтоб его, молчал, дыша мне в ухо. Пыхтел так, будто я его застала во время утренней пробежки.
— Генри? — Голос дрогнул, но я справилась с собой. — Что случилось? Что-то случилось, да? Со Штормом? Я звонила следователю, а он только спросил: «Видели?» И сбросил вызов. А я не видела. Ничего не знаю. Генри, что происходит? Пожалуйста, не молчите, Ге…
— Он его убьет. — Агент ответил ровно и бесцветно: не предположение, не вопрос — констатация факта. Так нотариус зачитывает завещание. — Уже недолго осталось.
Я отказывалась в это верить. А потому начала злиться: на себя, на панцирей, на Генри, потерявшего вдруг свойственный ему оптимизм.
— С чего вы взяли?! — раздраженно фыркнула я. — Это Борг сказал? Да полицейские дальше своего носа не видят. У них ни подозреваемого, ни мотива. Тыкаются, как слепые котята, а вы…
— Сегодня появилось еще одно фото в инстаграме. Рано утром.
Мои пальцы зарылись во влажную хвою. Я не хотела ничего слышать, но звуки проникали в ухо, капля за каплей отравляя мозг.
— Все уже удалили, но я успел… — Генри задохнулся. Ему потребовалось какое-то время, чтобы овладеть собой. — Увидеть. Это… Он просто мясник, Чили. Он зверь. Он изуродовал Шторма. Его лицо…
— Дэвид жив? — У меня упал голос, а в голове зазвенело тонко, протяжно, будто кто-то дергал туго натянутую струну.
— Да, господи, да. Был. На фото. Если только… потеря крови…
Слова англичанина слились со звоном в ушах. Я вспомнила свой сон. Вспомнила рану, рассекающую на моих глазах лицо Дэвида. Я думала, это эхо прошлого. Но во сне в мое окно постучалось будущее.
Как понять, что ты стал взрослым?
Десять лет назад
30 января
Лет с двенадцати меня начало интересовать, как понять, что ты стал взрослым. Не в смысле официального совершеннолетия — мне до него и сейчас еще, как до Аляски пешком. А в смысле ощущения, что ты уже вырос и больше не ребенок. Ясно же, что все люди разные: кто-то взрослеет в восемнадцать, кто-то в пятнадцать, а у кого-то и в тридцать детство в одном месте играет. Как уловить этот самый момент, эту границу, которую каждый в жизни переступает всего один раз?
Как это происходит? Ты просыпаешься однажды утром и обнаруживаешь, что твое любимое розовое платье жмет в груди и вообще отстой? Или вдруг решаешь сдать в секонд-хенд плюшевого зайца, в обнимку с которым спала с трех лет? Даришь соседской девчонке свою коллекцию анимешных значков и наклеек? Влюбляешься в парня? Занимаешься в первый раз сексом? Как это произойдет со мной?
Теперь я знаю ответ.
Я стала взрослой в тот миг, когда осознала свое одиночество.
Конечно, я и раньше частенько чувствовала себя одинокой — в том смысле, что мне не хватало поддержки друзей, или мамы, или парня, который бы меня любил. Но я не понимала, что это не было настоящим одиночеством. Ведь рядом со мной всегда был близкий человек — папа. Несмотря на все наши ссоры и разногласия, я никогда не сомневалась, что он любит меня и никогда не предаст. И вот сегодня я узнала: папа меня предал.
Я больше не знаю, чего от него ожидать. Я не понимаю его, а он не понимает меня. Мы стали чужими. И я осталась совсем одна.
Конечно, есть Д. Но он заключен в скорлупу собственного одиночества, и она, нараставшая годами, гораздо толще моей. Д. повзрослел намного раньше меня — ведь он начал писать в желтой тетради, когда понял, что совсем один. Вся его сказка — взгляд одинокой души внутрь себя. Поэтому, несмотря на нашу внезапную близость, я и Д. все еще далеки друг от друга, как острова в океане. Мы ровесники, но напоминаем представителей двух разных племен, говорящих на разных языках и пытающихся докричаться друг до друга через пролив.
А главное, я даже не знаю, когда увижу его снова. Говорят, он отстранен от занятий до понедельника из-за того эпизода с ножом. Если его вообще не вытурят из школы. По слухам, многие учителя — за исключение. Наверняка и мой дорогой папочка. Не представляю, что тогда будет с Д. А что будет со мной? Без него меня точно сожрут живьем. Легко могу себе представить, как займу место Гольфиста — будто уже подала заявление на должность главного школьного чмо.
Пока меня словно не замечают, как сквозь стекло смотрят. Это у одноклассничков такая новая старая тактика: вести себя, будто меня нет. Не обращаться ко мне, притворяться глухими, когда я что-то говорю, ну а про меня упоминать только в третьем лице, даже если стою рядом. Что-то еще делать они боятся. Связываться с психом никто не хочет.
Даже Эмиль присмирел. Я понять не могла почему. Думала, в нем совесть проснулась после того, что он сотворил с братом. Оказалось же, он просто выжидает, и причина совсем в другом. В моем папе.
Ты спросишь, дорогой дневник, что он сделал? Не поверишь, но он пошел к Винтермаркам и все рассказал отцу Д.! Это правда! Сделал это за моей спиной и не обмолвился даже полусловом! Я бы вообще ничего не узнала, если бы
