Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
Перед зрителями предстала бронзовая скульптура ребенка величиной больше взрослого человека: гордо выпрямившись, он протягивал вперед руки, скованные цепями. У его ног тянули к солнцу головки лилии и репейник. С ужасом День обнаружил у бронзового мальчика свое лицо.
Когда шествие наконец закончилось и принц вернулся во дворец, чтобы переодеться к торжественному ужину, он со стоном повалился на пол в своей комнате. Под закрытыми веками ползла бесконечная вереница цветочных платформ в виде лебедей, быков, кораблей и зaмков. Ноздри, забитые пыльцой, едва пропускали воздух. В ушах гудело от громкой музыки и шума толпы. Кожа зудела от пота, а руки так онемели от бесконечного махания, что он не мог даже дотянуться до звонка, чтобы вызвать слуг. День понял, что праздничного ужина не выдержит.
С трудом поднявшись на ноги, принц вышел на балкон, перелез через ограду и спустился в вечереющий сад, цепляясь за плющ. Его обнаружили только наутро: мальчик укрылся в одном из искусственных гротов за розовым лабиринтом. Пока наверху грохотали фейерверки, превращая небо в расплавленное золото, Дню казалось, что это стволы короля Баретта выплевывают огонь и поджигают ночь.
Именно тогда принц понял, что ему нигде не скрыться от своего пленителя и что цепи, сковывающие их друг с другом, гораздо прочнее бронзы.
Скорость мысли
Десять лет назад
29 января
Сегодня я позвонила в службу «Детский телефон доверия». Нам про нее рассказывали на классном часе, попутно со всякой прочей фигней. Вечно на этих часах грузят лекциями о вреде курения и наркотиков, или фильмами про то, почему буллинг это плохо, или еще чем из той же оперы. Один раз приходила какая-то левая тетка и рассказывала о насилии в семье, короткометражку показывала и слайды. Большинство наших дрыхло за партами, остальные прикалывались. А я про телефон доверия запомнила, потому что у меня тогда уже возникли кое-какие подозрения насчет Д. Показалось, это может быть выходом, служба же анонимная. Сам Д. на занятии тоже спал — ну, или усиленно притворялся. Я потом хотела поговорить с ним об этом, но сразу не вышло, а позже все так закрутилось…
И вот теперь я вспомнила про этот самый телефон доверия. Номер не записала, конечно, но возле учительской висит здоровенный плакат — та тетка оставила. Он уже порядком обтрепался по краям, сверху всяких объявлений поналепили, но цифры еще читаются.
Позвонить решила из библиотеки. Нужно было найти такое место, чтобы никто не подслушивал и не мешал. Дома это теперь исключено — мне нельзя запирать дверь в свою комнату. Да даже закрывать нельзя — папа совсем потерял берега. Педагог года, блин! Можно подумать, стоит двери закрыться, и ко мне из всех щелей голые парни полезут, как тараканы. Ф-фух, как же мне тошно от всего этого!
В общем, в библиотеке можно всегда найти тихий угол, нужно только сесть подальше от компьютеров. Если не орать, никто тебя за стеллажами не услышит. К тому же там тепло, а на улице пипец как холодно уже пятый день. Снегом все завалило, и он даже не думает таять. Его ветром метет и в лицо кидает, так что тушь все время течет. В школу прихожу похожая на печального клоуна, но никто это даже не комментирует. После случившегося в пятницу меня обходят стороной по широкой дуге. Наверное, боятся, что, если даже просто чихну, тут же Д. примчится с ножом и всех покромсает. Мало кто знает, что Д. вряд ли сможет нормально ходить еще несколько дней. Я даже не знаю, появится ли он вообще снова в школе. Я ничего не знаю.
Когда набирала тот номер на мобильнике, у меня здорово тряслись поджилки. Такое ощущение было, будто каким-то чудом меня увидят через экран и сразу все про меня поймут. Хотя ведь именно этого я и хотела — чтобы меня поняли. Чтобы выслушали. И посоветовали, как быть. Что делать. Потому что надо же что-то делать с таким. Такое вообще не должно происходить — никогда и ни с кем! Но если уж произошло… Нельзя, чтобы оно осталось безнаказанным! Иначе это будет продолжаться, и продолжаться, и… Потом кто-нибудь умрет. Уже чуть не умер. И… Я была такая дура! Еще недавно я думала о том, чтобы красиво уйти из жизни вместе. Но красивой смерти не бывает. Это мука, это боль, это безысходность.
Разве что если умереть мгновенно. Быстрее, чем может возникнуть мысль о смерти. Ведь мысль вообще-то довольно медленная штука. Ее скорость — нам на биологии рассказывали — от 1 до 120 метров в секунду. Скорость пули — от 300 метров в секунду. Задача вполне решаема при наличии меткого стрелка. Целиться желательно в голову. Вот только есть одно но: увидев, что в тебя целятся, ты успеешь испугаться. Страх — худшее зло. Страх, страх, страх. Я им вся пропиталась. Он выходит с потом из моих пор. Со слезами из моих глаз. Я отравлена страхом. Это яд медленного действия без вкуса и запаха. Я пила его, сама того не зная, с самого первого дня в этом проклятом городе. А теперь уже поздно. Противоядия нет. Д. пытался дать мне антидот, но он не сработал.
Все это я вывалила на тетку из телефона доверия, ответившую на мой звонок. У нее оказался приятный голос: мягкий и теплый, как поношенный шерстяной носок. Она слушала меня не перебивая. Только иногда подбадривала сочувственными «м-м», «да-да-да», «о-о». А еще в телефоне чуть слышно щелкало, вот так: клик, клик-клик.
Внезапно перед глазами вспыхнула картинка: пожилая полноватая женщина с седыми кудряшками сидит перед компьютером, на одном замшелом ухе — гарнитура, в руке — чашка чуть теплого кофе, на зеленом экране — пасьянс. Палец с облупившимся алым лаком на ногте ритмично давит на клавишу мышки, двигая карты. Клик, клик-клик.
Я замолчала. Наверное, женщина в кудряшках поняла, что что-то не так. И начала спрашивать:
— Милая, ты не назвалась. Как тебя зовут?
Мой взгляд остановился на корешке книги на ближайшей полке: Ингер Гаммельгаард Мэсен. «Куколка».
— Ингер, — пробормотала я, борясь с желанием немедленно сбросить вызов.
— А я Биргита. Хорошо, что ты нам позвонила, Ингер. А теперь не могла бы ты рассказать конкретнее, что произошло? Как я понимаю, случилось что-то ужасное? Что-то,
