Мое лицо первое - Татьяна Русуберг
На центральной площади День тоже заметил перемены. В самом ее центре возвышалось за деревянной оградой что-то большое и длинное, закутанное в серый холст. Вокруг непонятного сооружения суетились рабочие, а пара стражников отгоняла неугомонных мальчишек, все норовивших пробраться за забор.
Принца так и подмывало спросить барона, какое торжество намечается в городе, но он не решался и только натягивал капюшон пониже, прячась от любопытных взглядов многочисленных зевак.
В королевском дворце ощущалась та же атмосфера приближающегося празднества и царила предшествующая ему суета. Предусмотрительный барон заранее отправил гонца на самой быстроногой лошади предупредить о прибытии принца, и мальчика сразу повели в покои матери.
День шел вслед за бароном по анфиладе роскошных залов и не смел поднять глаз на кланяющихся ему людей. Если бы мог, он бы уже развернулся и сбежал отсюда, но ожидание встречи с матерью побуждало идти вперед — мимо атласных дамских туфелек, солдатских сапог и начищенных пряжек на ботинках придворных.
Спустя мучительную вечность они оказались на женской половине дворца, которая отличалась белым и нежно-голубым убранством, по вкусу королевы Лилеи. Принц следовал глазами за узорами на паркете, когда вдруг услышал родной голос:
— День, мальчик мой, наконец-то!
Принц решился поднять глаза. Мама встала с небольшой софы, обивка которой была заткана королевскими лилиями. Королева выглядела бледнее, чем он помнил, а красиво уложенные волосы утратили прежний блеск. Она протягивала руки ему навстречу и улыбалась, но День не мог улыбнуться в ответ. Он знал, что нужно броситься к ней, обнять, прижаться всем телом к пахнущему лилиями платью. Но он боялся, что, сделав так, не сможет оторваться от мамы.
Тянулись неловкие мгновения, но тут тишину нарушило тихое хныканье. Оно исходило из большой корзины, прикрытой свисающим с потолка полупрозрачным пологом. К хныканью добавился требовательный вопль, и вот уже королева отвела кисею в сторону и склонилась над колыбелью. Но лицо Лилеи не выглядело раздраженным. Напротив, ее улыбка стала мягче, а глаза засияли. Она выпрямилась и, качнув корзину, поманила к себе принца:
— День, взгляни, какая прелесть!
Мальчик медленно подошел к матери, радуясь, что ее внимание теперь обращено не на него. Он вытянул шею и посмотрел в корзину. На устланном белым атласом дне лежали рядышком два младенца. Они раскрывали беззубые ротики, хмурились и сучили пухлыми ножками — у одного их обтягивали голубые штанишки, а у другого прикрывал подол розового платьица.
— Твои братик с сестричкой просто чудо, правда? — Лилея подняла руку, и День пригнулся. Ладонь королевы зависла в воздухе, в глазах ее мелькнуло замешательство.
«Мама просто хотела погладить меня по голове, — сказал себе принц. — Просто погладить».
То, что он стал старшим братом, не исчерпало, однако, новости дня. Чуть позже мальчик увиделся с освободившимся после заседания Королевского Совета отцом. Как объяснил Лясоль сыну, Совет был создан, чтобы помочь ему, молодому и неопытному монарху, управлять государством. Именно мудрые советники предложили королю каждый год устраивать День Великой Жертвы — грандиозное празднество, призванное напоминать подданным, на что пошел монарх ради их блага. Советники заверили: так простой народ сможет продемонстрировать королевской семье свою благодарность, преданность и любовь, а их величества в свою очередь удовлетворят потребность простолюдинов в хлебе и зрелищах, организовав фейерверк и бесплатные обеды для бедняков.
Принца не впечатлила затея Совета, но он привычно помалкивал, рассматривая носки своих новых туфель. Ведь он надеялся тихо провести отпущенное ему время с мамой и папой, а не с толпой незнакомых гостей. Когда же услышал, какая роль в торжестве будет отведена ему самому, он пришел в ужас. Оказалось, ему — конечно, вместе с отцом и под охраной — придется возглавлять праздничную процессию, которая пройдет по главным улицам города, а также участвовать в открытии памятника на центральной площади. «Наверное, это та штука, скрытая холстом», — предположил День.
Тут его терпению пришел конец. Он попытался возразить — робко и тихо. Отец мягко попросил его говорить громче. Принц попытался. Голос дрожал, а слова наскакивали друг на друга. Король склонился к сыну и, заглядывая ему в глаза, сказал, что не может ничего понять. День знал, что нужно произносить звуки четче и звонче, но чем больше прилагал усилий, тем сильнее запинался. Под конец он просто беззвучно открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.
— Ничего, — похлопал его по плечу папа, и День зажмурился и напрягся. — У тебя все получится. Всего-то и нужно будет улыбаться и махать рукой народу. А на площади — спешиться и перерезать красную ленточку. Просто, не так ли?
Принцу совсем не казалось, что это просто — улыбаться не тогда, когда тебе весело, а потому, что так надо. Находиться среди огромной толпы незнакомых людей, которые глазеют на тебя. И нигде не споткнуться, ничего не опрокинуть, не упасть самому. Не чихнуть, не пукнуть, не попроситься в уборную. И не дай бог не описаться!
Но он снова ничего не сказал, а утром, после бессонной ночи в слишком мягкой и слишком теплой постели, его облачили в роскошные одежды и закололи ворот плаща золотой королевской лилией. Волосы ему уложили так, чтобы они не падали на лоб и не закрывали знака его избранности — разноцветных глаз. Наконец на голову принца возложили венок из благоухающих лилий и отвели к уже поджидавшему его отцу.
Весь день мальчик чувствовал себя заводной куклой: пока вертится в спине ключик, он должен растягивать губы в улыбке, поворачиваться в седле направо и налево и помахивать кистью из стороны в сторону. Пестрая толпа колыхалась перед глазами, как тело дракона с переливающимися чешуйками, и, чтобы не закружилась голова, День смотрел то на уши своего пони, то на крыши зданий, то в небо, испещренное летающими фонариками.
— Глядите, как Избранный задирает нос, — бормотали некоторые в толпе. — Думает, он лучше нас, раз стал Великой Жертвой.
— Что-то не похоже, чтобы мальчишка особо страдал в неволе, — поговаривали другие, — вон как расфуфырился. И щеки румяные, точно наливные яблочки.
А щеки у Дня и правда горели. Ему было ужасно жарко во всех надетых на него одежках — он просто плавился под солнцем, от которого отвык, а в горле совсем пересохло от жажды. Только когда процессия остановилась на площади, принцу подали стакан сока. Пора было открывать памятник. Церемониймейстер
