Я оставляю тебя в живых - Флориан Дениссон
Он уже выехал на трассу, слегка заплутав на развязке, и тут слезы затуманили взгляд. Ему вспомнились двое неизвестных без лица, без имени, принесенные в жертву на алтарь фанатизма. Потом в его сознании возникла липкая от свернувшейся крови ванна и два сваленных в нее тела: Жереми Кобаняна – если его действительно звали так – и дяди Анри. Когда всплыли воспоминания о дяде, боль сделалась такой невыносимой, что Максим чуть не врезался в разделительное ограждение.
Неожиданно скорбный поток его мыслей был прерван: в конце дороги виднелось старинное здание с белым фасадом. Миновав озерцо с обледенелыми берегами, Максим подъехал как можно ближе и остановился на парковке для посетителей монастыря. Выйдя из автомобиля, он взглянул на Малый Форон и заметил на его вершине красноватые огни.
Значит, он не ошибся. Церемония состоится на треугольной поляне, памятной с детства.
Тогда его приводили сюда дважды. В весеннее равноденствие, когда ему было лет восемь или девять, и еще раз – по причине, которая канула в закоулках его памяти. В ней сохранились только картины величественного захода солнца: выдался теплый мартовский день с поразительной красоты закатом в розовых и желто-оранжевых тонах, как если бы какой-то расщедрившийся художник, раскрашивая декорации, совершенно утратил чувство меры. Максиму вспомнилось, что в дыму гигантского костра радости, который на закате разожгли Дети Гайи, чувствовался сильный еловый запах. Все без исключения пели и танцевали босиком на влажной траве. И Максим словно заново увидел ослепительные улыбки на лицах. В том числе собственном.
Он устремился во тьму, прихватив из бардачка фонарь, включил его и двинулся по тропе к поляне. Ледяной воздух казался тяжелым и гнетущим, как если бы поляна была пропитана чем-то зловещим и грозным. На земле валялись корявые сломанные сучья. Стояла мертвая тишина, только ветер шумел в кронах деревьев, и от этого создавалось впечатление, будто время в лесу остановилось и там, на поляне, вот-вот произойдет нечто непоправимое.
Языки пламени уже пронзали плотный покров темноты, постепенно ее разгоняя. Движущиеся огни высвечивали смутные причудливые силуэты. Вскоре фонарь уже был не нужен Максиму. Чем ближе он подходил к поляне, тем выше становился костер и тем сильнее тоска теснила грудь. Над языками пламени разносилась какая-то заунывная и почти невнятная молитва, хор торжественных, пронзительных голосов. Максим очень скоро узнал это проклятое песнопение, которое многие годы назад его заставили выучить наизусть.
Выйдя на опушку леса, он сделал еще несколько шагов, и ему открылось ошеломляющее зрелище. Вокруг костра расширяющимися концентрическими кругами располагались десятки стульев. Прямо на земле, между этими стульями, образуя внешний контур затейливой инсталляции, лежали покрытые простыми белыми тканями тела. Женщины, мужчины… И через неравные интервалы – тела поменьше. Дети. У Максима сжалось сердце, когда он заметил торчащую из груды плоти посиневшую головку младенца, намертво стиснутого руками матери, которая, падая, по всей видимости, придавила его своей тяжестью. Те, кто еще сидел вокруг костра лицом к огню, и те, что находились в предпоследнем круге, располагались таким образом, что не видели тел, покрывающих землю позади них.
Молитва внезапно зазвучала громче, и сидящие в предпоследнем круге верующие запрокинули голову и проглотили содержимое стеклянных пузырьков, которые затем побросали на землю. Максим заметил возникший слева силуэт мужчины, а затем женщину, появившуюся по другую сторону костра. При каждом шаге мужчина и женщина склонялись над очередным телом и, казалось, пристально вглядывались, прежде чем перейти к следующему.
Женщина обходила предпоследний круг, приближаясь к Максиму, и ее черты, поначалу искаженные волнами тепла, приобретали четкость. Он узнал сестру, и его кулаки сжались в неконтролируемой ярости.
– Элоди! – с полными слез глазами выкрикнул он.
Женщина резко распрямилась, и ее черты искривила гримаса. Как и все остальные, она тоже была завернута в белую простыню. Саван, подумал Максим.
Элоди бросилась к брату. Озадаченный мужчина прервал обход.
Она простерла к Максиму руки и улыбнулась. Когда ее ладони коснулись его плеч, он резко отпрянул. Радость мгновенно исчезла с ее лица, взгляд помрачнел.
– Что это за маскарад, Эло?
Ее руки упали, она сделала шаг назад:
– Я думала, ты образумился и пришел принять участие в Церемонии.
Ее глаза сверкали странным блеском, зрачки были странно расширенными. Это свечение, как у всех Детей Гайи, вспомнил Максим.
– Объясни мне, что здесь происходит! – потребовал он. – Только не говори, что эти лежащие на земле люди…
– Те, кто участвует в Церемонии, не умирают, Максим. Они покидают этот мир, чтобы попасть в другой.
– Чепуха!
Элоди приняла удар, и на ее лице отразилась досада. К ним подбежал мужчина, который обходил круг слева, и Максим выхватил оружие.
– Ни с места! – рявкнул он. – Еще шаг, и я стреляю!
– Убери пистолет, Максим, здесь никто не причинит тебе зла, – сказала Элоди. – Ты прекрасно знаешь, как мы относимся к насилию.
Максим налитыми кровью глазами обвел поляну и заметил очередную цепочку тел, которые, точно сломанные марионетки, валились на землю.
– А это не насилие? – Он ткнул пистолетом в сторону костра.
Элоди покачала головой и вздохнула:
– Твои глаза все еще закрыты, Максим. А сквозь сомкнутые веки невозможно правильно смотреть на вещи.
Она развернулась и направилась к огню. Мрачное пение звучало все громче.
– Элоди!
Даже не обернувшись, она продолжила свою работу. Она проверяла, действительно ли распростертые на земле люди мертвы.
Дыхание Максима участилось; он бросился за сестрой. Только теперь он смог оценить масштаб катастрофы. Вокруг костра лежали десятки мужчин, женщин и детей, языки пламени плясали на коже их обнаженных рук и ног, на их еще теплой плоти, которую несколько секунд назад покинула жизнь.
Его лицо побагровело от гнева, Максим направил «зиг-зауэр» на все еще тянущих свою назойливую литанию и не подозревающих о его присутствии последних Детей Гайи.
– Бросьте свои пузырьки! – прорычал он.
Но голоса зазвучали еще громче.
Понимая, что он совершенно бессилен против тупой воли оболваненных духовными наставниками адептов секты, он вернулся к сестре:
– Элоди, черт возьми, да посмотри же ты на меня!
Она развернулась к Максиму и пристально взглянула ему в глаза. Медленным и почти грациозным движением
