Я жила в плену - Флориан Дениссон
Борис выразил согласие долгим вздохом, Максим кивнул.
Ассия склонилась к экрану компьютера, подняла взгляд на жандармов.
– Труба зовет, господа. Нужно заполнить чертову прорву ордеров, – боюсь, за ночь не справимся. Ра-зой-дись! – бодро скомандовала она.
* * *
Ассия оказалась права: дело, которым занималась бригада, сулило бессонную ночь. Перед энергичным обыском в маленьком периферийном городке всех, кого назначили на операцию, в том числе Максима, отпустили по домам, чтобы они поспали несколько часов, переоделись и на ходу перекусили. В бригаде хотели использовать послабления, данные по случаю чрезвычайного положения, и провести рейд не рано утром, а в полночь.
В конце дня Максим подъехал к своему дому и радостно удивился, заметив на стоянке внедорожник Анри. Он предположил, что дядя приехал вместе с Элоди, и радость встречи с сестрой прогнала усталость.
– Не сердись, что мы вошли, – сказала она, как только Монсо открыл дверь.
– Ну что ты, все в порядке! – ответил он, раскрывая объятия.
В кои веки раз он улыбался искренне. Дружески хлопнув дядю по плечу, он оглядел комнату, проверяя, какие местные коты пожаловали в гости, но не увидел ни одного. Так часто случалось, если в доме были посторонние: у хвостатых выработалось шестое чувство, подсказывавшее им, что Максим их главный и единственный кормилец. Он снял куртку, взял стул с высокой спинкой и подсел к Анри и Элоди, устроившимся за кухонным островком. Рядом стоял только что закипевший чайник, а дядя расставлял фигуры на деревянной шахматной доске. Максим несколько секунд молча наслаждался этим мгновением, замершим в потоке времени.
– Нам хотелось встретиться, но ты не отвечал на сообщения, и мы не были уверены, что тебя застанем, – сказала Элоди.
Максим провел ладонью по лицу, потер лоб.
– Извини, но у нас очень трудное дело, у меня минуты свободной не было, чтобы проверить телефон.
– Насчет трудного дела… Я знаю, что через несколько дней начнется суд над похитителем Виктории, – сказал Анри, расставляя фигуры.
Слово «похититель» странным образом отозвалось в мозгу Максима. Энцо будут судить за незаконную деятельность, но в умах широкой публики он останется человеком, который одиннадцать лет незаконно удерживал в плену девочку-подростка. Интересно, удивит кого-нибудь, что об этом преступлении даже не упомянут? А впрочем, после многодневных судебных заседаний правильные вопросы возникнут лишь у нескольких особо любопытных граждан, но эти волну не поднимут. Каждый день переизбирают политиков всех мастей, по уши замазанных в коррупции и хищениях средств, выделенных на общественные нужды, что свидетельствует о короткой либо избирательной памяти обывателей. Вряд ли в деле Виктории люди поведут себя иначе: Энцо Клеман заплатит за свои преступления, значит все в порядке.
– Да, в Италии, – ответил он дяде, посмотрел ему в глаза и заметил слегка расширившиеся зрачки.
Неужели Анри боится, что его фамилия прозвучит, если судьи решат упомянуть о неудачах, постигших бригаду много лет назад? Анри может быть спокоен – его секрет не будет раскрыт. Неудачи в расследовании одиннадцатилетней давности останутся коротким сюжетом в выпуске новостей, никто не проведет параллель между «говорят, что…» и истиной. Анри Саже может спать спокойно. Для Максима важно было одно: решив поселить племянницу в своем шале на горе, дядя бросил пить.
– Ужасно жалко, что придется вас тут покинуть, но я должен вернуться в бригаду уже через несколько часов и хочу успеть помыться. Оставайтесь, я вас не гоню.
Он улыбнулся Элоди, она подмигнула – мол, не бери в голову, – и Монсо устремился в душ.
Через дверь ванной до него донесся голос сестры:
– Макс, тебе доставили пакет, он на журнальном столике.
– Ладно, спасибо!
* * *
Максим, который успел переодеться, побриться и успокоиться, вернулся к Элоди и Анри. Проводив их, он не спеша вошел в гостиную. Свет дня затухал, оранжевые отсветы проникали сквозь французское окно. Он зажег маленький ночник на полу слева от дивана, и комната мгновенно погрузилась в уютную теплую атмосферу. Максим переложил все подушки к одному из подлокотников и с довольным вздохом улегся, решив, что поспит часок, если ни один кот не явится на ужин. Его взгляд зацепился за пакет на столике, обернутый в крафтовую бумагу, и он протянул руку. Шуршание нарушило тишину в комнате.
Внутри оказалась книга Виктории Савиньи «Забытая: как я выжила в одиннадцатилетнем плену». На Максима будто повеяло ледяным ветром. На форзаце черной ручкой были написаны несколько строк:
Эта книга выйдет в свет завтра, но я решила устроить для тебя предпремьеру. Хотела сердечно поблагодарить за то, что выслушал и не судил. Надеюсь, ты все-таки попытаешься меня понять, пусть и не одобряешь мою затею. Если прочтешь до конца, все станет ясно.
«Все станет ясно»? Что еще может проясниться в лживом рассказе женщины, выдающей себя за жертву, в рассказе, обернувшемся коммерческим успехом?
43
Что я только не воображала эти одиннадцать лет! Все на свете воображала. Что меня заперли в трюме огромного теплохода, в заброшенной шахте в Южной Америке, даже в бункере рядом с нашим домом. За одиннадцать лет мне хватило времени все прочувствовать, все услышать. Видела я только четыре бетонные стены, да и те через маску, которую он на меня надевал, когда приходил насиловать. У меня была масса времени для сравнения двух дней: среды и субботы. Он всегда являлся утром, и после я думала о том, что делала в эти часы в прошлой жизни.
По утрам в среду и субботу моя мать уходила в церковь, где учила катехизису самых младших детей. Отец в эти дни работал дома – возился с бумагами или делал уборку в гараже, расчищая место для нового поступления товаров, которыми торговал. Иногда он стриг лужайку вокруг дома, ворча, что «никто и не почешется помочь», что «слава богу, есть я, а то жили бы в сорняковых джунглях!».
К запахам пыли и чистящих средств примешивался запах воска, из чего я заключила, что меня держат в помещении, примыкающем к гаражу.
Я пыталась представить, как живет мой палач. Женат ли он? Есть ли у него дети? Может, он всегда жил с матерью? Где я – в его доме или в заброшенном здании где-нибудь на природе?
За одиннадцать лет я все успела вообразить, все.
А потом открыла для себя некоторые вещи – во всяком случае, ясно их себе представила. Каждый раз, когда он являлся, я слышала тяжелый металлический
