Я жила в плену - Флориан Дениссон
– Вам каждый год бросали письмо в почтовый ящик?
– Да, кто-то слал их по почте.
Максим взглянул на коллегу, взял копию одного из писем и прочел вслух:
Мадам, с Вашей дочерью все в порядке. В этом году она снова отпразднует день рождения в моем обществе. Вспомните о ней – вы никогда больше не увидитесь.
У Максима кровь застыла в жилах, а Мари Савиньи криво улыбнулась. Кто бы ни писал ей, он ошибся. Она молилась каждый день, и зло отступило. У преступника не получилось. Мари всегда знала: однажды она увидит дочь, это только вопрос времени.
– Говорите, что каждый год получали такое вот письмо? – мягко спросил Борис.
– Одиннадцать писем. Одно в год. Каждый год, прожитый в разлуке с моей девочкой. Теперь этому пришел конец.
В усталых глазах Мари появилась тень обретенной надежды.
– Почему вы показываете нам эти письма только теперь?
Холодный тон Максима стер радость с ее лица.
– Я… Когда я получила первое, – очень тихо произнесла она, – решила сначала, что это злая шутка или проделки анонимщика, как в деле малыша Грегори[13]. Я сказала себе: «Бог ему судья» – и постаралась забыть. Я была сражена исчезновением дочери и письмо восприняла как еще один удар, но никому не сказала – подумала: все равно ведь ничего не поправишь.
Она замолчала, коснулась креста и продолжила:
– Второе письмо было как удар ножом в сердце. Виктория исчезла год назад, близилось девятнадцатое декабря, ее день рождения. Я вспоминала, как она родилась, какой красивой была, никогда не плакала. Моя спокойная, хрупкая крошка.
Глаза женщины увлажнились, она взглянула на Максима, потом на Бориса, откашлялась.
– Когда я сказала мужу, что хочу отнести письма в полицию, он стал меня отговаривать. Утверждал, что это какой-то злопыхатель, а не настоящий похититель, что у следователей и без того полно работы по делу, что незачем навязывать им охоту на автора анонимных писем.
Борис черкнул несколько слов в блокнотике, казавшемся совсем крохотным в его ручищах. Максим не сводил глаз с Мари.
– Я ждала много недель, все ждала и ждала и однажды пошла в жандармерию, взяв с собой письма.
– Почему вы передумали? – спросил Максим.
– Сейчас расскажу, – холодно ответила она. – Когда я набралась смелости их перечитать, заметила деталь, на которую сначала не обратила внимания. Два письма были написаны от руки, я пошла в комнату Виктории, нашла ее школьные тетради и сравнила почерки. Они совпали. Я обратилась к вашим коллегам, тем, кто тогда служил, и они пообещали учесть новые элементы.
– Что это дало?
– Ничего. Совсем ничего. Понимаете, я была уверена, что дочь жива, раз пишет мне, а они отвечали, что графология – неточная наука, что надо мной может издеваться злой шутник, например одноклассник Виктории, – короче, намекнули, что, если за два года ее не нашли, пора жить дальше. Мне – горевать, им – работать над другими делами.
Борис стиснул пальцы, слегка помяв картонную папку.
– Но письма продолжали приходить? – спросил Максим.
– Да… – Мари достала носовой платок и высморкалась.
В допросной установилась такая тишина, что стали слышны голоса и шаги жандармов за стеной. Борис перелистал страницы и недовольно поморщился.
– Вы сказали, что получили всего одиннадцать писем? – спросил он.
– По одному в год, – кивнула женщина.
Павловски молча пересчитал страницы.
– Здесь их только восемь…
– Первых трех у меня больше нет, – ответила Мари, комкая платок.
– И куда же они делись? – пожалуй, слишком сухо, на взгляд напарника, произнес Максим.
Борис испепелил его взглядом.
– Я отдала их частному детективу, которого наняла для поисков дочки.
Максим выразительно поднял брови:
– Интересно. Он что-нибудь нашел?
По лицу Мари скользнула тень, и оно застыло в ледяной неподвижности.
– Ничего.
Максим несколько минут ждал продолжения, но женщина ограничилась словом «ничего» – печальным итогом одиннадцати лет, прожитых в разлуке с единственной дочерью. Максим смягчился:
– Он долго работал над делом?
– Нет. Его услуги стоили слишком дорого, – покраснев от смущения, призналась женщина. – Несколько месяцев, но ничего не добился.
Максим медленно придвинул к себе блокнот, взял ручку и сказал:
– Назовите имя и фамилию детектива, мадам.
– Его звали Роман Ланглуа.
Жандармы прищурились как по команде.
– Звали? – переспросил Максим.
– Да, он умер.
20
Сюзанна, вдова Романа Ланглуа, никуда не переехала, и Максим с Борисом решили отправиться к ней домой сразу после беседы с Мари Савиньи. Павловски взял внедорожник «дакия-дастер», прикинув, что ехать придется по лесным дорогам. Максим даже не стал предлагать свои услуги в качестве водителя: Борис сделает вид, что думает, а потом обязательно откажется.
Извилистая дорога петляла по густым зарослям, с каждым поворотом уклон становился все круче. Иногда Максиму удавалось разглядеть сквозь листву часть панорамы Анси. Стоявшие в центре крошечные жилые дома напоминали хрупкие игрушечные макеты.
Борис вел машину молча – он не промолвил ни слова с того самого момента, как они покинули отдел. Максим привык к таким минутам тишины, его это вполне устраивало. Два напарника-молчуна. Один экономит слова и бережет энергию, чтобы служить справедливости. Другой с трудом терпит коллегу. После стычки, едва не перешедшей в рукопашную, прошло несколько месяцев, и жандармы испытывали друг к другу не только профессиональную неприязнь, но и чисто человеческую ненависть.
На подъезде к усыпанной сухими ветками тропинке, окруженной сочными, высокими папоротниками, машина замедлила ход. Борис повернул голову, дав понять Максиму, что они прибыли на место. Приехали они к дому с островерхой, поросшей мхом крышей и оранжево-красной деревянной обшивкой. С тыла высокие ели и сосны, дремлющие мудрецы, прикрывали домик пышными лапами. Зелень простиралась, на сколько хватало глаз, птичий щебет создавал иллюзию мирного убежища, и Борис остановился, чтобы полной грудью вдохнуть влажный воздух.
Максим внутренне вздрагивал каждый раз, когда под ногой напарника с хрустом ломалась ветка: в этом месте, которое наверняка показалось бы идиллическим большинству смертных, сам Максим болезненно ежился. Страшные детские воспоминания о том, как он мальчиком пытался выбраться из леса, надеясь, что его мучения закончатся, при всяком удобном случае норовили всплыть из омута на поверхность.
Борис оказался у двери первым. Он трижды коротко и резко постучал, не дожидаясь Максима, который ускорил шаг и взбежал по ступенькам на крыльцо. Им открыла приветливо улыбающаяся женщина лет пятидесяти, с глазами цвета еловой хвои и седыми волосами, заколотыми в небрежный пучок.
– Добрый день, мадам, – поздоровался Павловски. – Можно мы…
– Прошу, входите – вот-вот пойдет дождь, нам будет удобнее под крышей.
Борис покосился на Максима, в кои-то веки спрашивая
