Безумный барон – 3 - Виктор Гросов
В самый критический момент, когда я уже был готов разлететься на атомы, обелиск заговорил.
Не вслух. Прямо в голове. У каждого.
Сотканный из их собственных мыслей, из их страхов и надежд, его голос прозвучал одновременно и знакомо, и чудовищно чужеродно.
«СБОЙ СИСТЕМЫ. ПОВРЕЖДЕНИЕ ЯДРА. ЗАПРОС НА ДОСТУП К АВАРИЙНОМУ АРХИВУ… ИДЕНТИФИКАЦИЯ… КЛЮЧ-НОСИТЕЛЬ ТИПА „ГОЛОД“ ОБНАРУЖЕН. ДОСТУП РАЗРЕШЕН. ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ПОСЛЕДНЕЙ СОХРАНЕННОЙ ЗАПИСИ».
Все, от Ратмира до Елисея, вскрикнули и схватились за головы. Их лица исказились, будто им в мозг транслировали фильм ужасов в режиме нон-стоп.
А над вершиной черного монолита, в дрожащем, мерцающем воздухе, рождалось изображение.
Сотканное из чистого света, оно разворачивалось, обретая объем, цвет, глубину. Трехмерное, живое, пугающе реальное.
Голограмма.
Перед ошарашенными глазами моего отряда, перед лордами, магами и солдатами, привыкшими к пергаменту и чернилам, разворачивалась хроника из другого, давно погибшего мира, транслируемая прямо в их перегруженное сознание.
В тот момент, когда обелиск заговорил в наших головах, время снова остановилось. Только на этот раз не из-за сбоя в коде реальности, а потому что сама реальность перестала иметь значение. Мои спутники, от Ратмира до последнего солдата, рухнули на колени, вцепившись руками в виски. Их лица исказились не от боли — от чудовищного, неперевариваемого потока информации, который насильно вливался им в мозги. Я же, стоя на ногах лишь благодаря ледяной пустоте внутри, которая гасила любые эмоции, смотрел. И видел.
Над черным, как сама вечность, обелиском разворачивалось кино. Не просто голограмма — живая, дышащая, трехмерная хроника сотворения и гибели целого мира, транслируемая прямо в перегруженное сознание.
Сначала была пустота. А потом, из ничего, родилась она. Единая, Первозданная Энергия — вибрирующая, переливающаяся субстанция, похожая на жидкую радугу.
И из нее вышли они. Архитекторы.
Сияющие, бесформенные фигуры из чистого света не говорили — они пели, и эта беззвучная песнь была языком творения. Под их мысленным напором из Первозданной Энергии рождались звезды и сплетались галактики. Они не строили мир — они его программировали.
Стоявший на коленях Елисей смотрел на это с выражением, какое, наверное, было у первого человека, увидевшего огонь, — смесь священного ужаса и экстаза. Вся его наука, вся его магия — лишь жалкое, искаженное эхо этой песни.
«Вот оно, — прошелестел в моей голове голос Искры, и в нем не было ни холода, ни голода. Только отголосок древней, почти забытой тоски. — Так было… до ошибки».
Картинка сменилась. Мы оказались внутри исполинской лаборатории, где сама реальность лежала на хирургическом столе. Архитекторы собрались вокруг гигантской, пульсирующей сферы — их величайший эксперимент. Они пытались засунуть бесконечность в конечную форму.
И система дала сбой.
Сфера, до этого сиявшая ровным, радужным светом, вдруг замерцала, пошла темными, уродливыми пятнами. Голографическая хроника превратилась в фильм-катастрофу, когда Единая Энергия, потеряв стабильность, начала рваться на части.
Первым откололся аспект, который они в ужасе назвали «Великим Теплом». Я видел не просто золотой свет, а экспоненциальный, неконтролируемый рост. Формулы деления клеток, сошедшие с ума. Это была не жизнь — это был рак вселенского масштаба. Попадая на кристальные шпили, он заставлял их расти с чудовищной скоростью, превращая в уродливые, колючие наросты.
Арина, смотревшая на это, издала тихий, сдавленный стон. Она смотрела на свои руки, из которых сочился едва заметный золотистый свет, с отвращением. Не с отчаянием, а именно с отвращением, будто она смотрит на проявление болезни. Ее дар, ее гордость — все это оказалось лишь побочным продуктом, ошибкой.
Следом, как ответная реакция, из сферы ударила абсолютная тьма. «Изначальный Голод».
«Это… я, — прошептала в моей голове Искра. Голос ее был полон боли и узнавания. — Так я родилась. Из ошибки».
Я видел не черноту, а процесс аннигиляции. Стирание данных с жесткого диска реальности. Чистый, холодный, математически выверенный ноль. Он коснулся одного из Архитекторов, и тот не закричал, не умер — он просто исчез, будто его вырезали из кадра. Мой внутренний зверь отозвался на это зрелище беззвучным, тоскливым воем узнавания.
И тогда, как последняя стадия болезни, проявился третий аспект. «Ледяной Порядок». Там, где сталкивались Тепло и Голод, энергия не аннигилировала — она застывала. Кристаллизовалась. Превращалась в мертвый, неподвижный, идеальный лед, который начал расползаться по их миру, как гангрена, замораживая все на своем пути. Ни жизни, ни смерти. Только вечный, незыблемый стазис.
Вся их цивилизация, вся их вселенная рушилась на наших глазах. Запись сфокусировалась на одном из Архитекторов. Стоя посреди этого ада, его сияющая фигура мерцала и гасла, а из его сути, прямо нам в головы, ударил крик — не боли, а чистого, концентрированного, вселенского отчаяния.
«МЫ ОШИБЛИСЬ!.. ОНО РАСКОЛОЛОСЬ!.. ОНО… НЕУПРАВЛЯЕМО… СПАСАЙТЕ…»
Голографическая запись оборвалась.
Изображение замерцало, схлопнулось и исчезло, оставив нас в гнетущей, мертвой тишине. Обелиск снова стал просто куском черного камня.
Никто не шевелился. Ратмир, этот каменный истукан, сидел на земле, тупо уставившись на свой меч, лежащий перед ним. Потом он медленно посмотрел на свои руки. «Значит, вся наша честь… вся наша доблесть… построена на лжи?» — я почти слышал, как эта мысль скребется в его черепе. Его трагедия была трагедией воина, чей флаг оказался фальшивкой.
Елисей дрожал всем телом, лихорадочно чертя на земле символы, пытаясь совместить увиденное со своими знаниями, и в отчаянии осознавая, что они несовместимы. Его трагедия была крахом ученого.
Я был единственным, кто не плакал. Внутри меня было слишком холодно для слез. Наш поход в Мертвые Горы стал паломничеством к последнему осколку того, что когда-то было целым. И теперь вся ответственность за то, чтобы собрать этот проклятый мир обратно, лежала на мне. На аномалии, порожденной другой аномалией.
Глава 3
Кина не будет. Электричество кончилось.
Голографический блокбастер, который нам только что показали в прямом эфире, схлопнулся, оставив после себя лишь гулкую, звенящую тишину да легкий запашок озона, как после хорошей грозы. Черный обелиск снова стал просто куском камня — мертвым, холодным, безмолвным. А мы, зрители этого эксклюзивного показа, остались сидеть на земле посреди выжженной поляны, каждый в своем персональном аду.
Первым из ступора вышел Ратмир, и не потому что был самым умным — потому что был самым простым. В его мире, сотканном из приказов, стали и воинской чести, для такой, мать его, космологии просто не нашлось подходящей папки. Не найдя врага, которого можно ткнуть мечом, мозг