Безумный барон – 3 - Виктор Гросов
И вот тут началось в колхозе утро. По-настоящему.
Проезжая через узкое ущелье, мы попали в засаду. С гребня скалы мелькнула тень, и в сантиметре от уха Ратмира, с противным свистом, пролетела кривая, кое-как оперенная стрела.
— К бою! — рявкнул воевода, выхватывая меч. Его люди тут же ощетинились клинками.
И в тот же миг мир моргнул.
Доля секунды абсолютной темноты, а потом — мы снова едем по тому же ущелью. Ратмир спокоен, его меч в ножнах, а с гребня скалы… снова мелькает тень, и та же самая, мать ее, стрела летит по той же траектории.
— Засада! К бою! — снова ревет воевода.
К третьему повтору я уже знал наизусть, как скрипнет его седло и с каким именно ругательством Игнат выхватит свой тесак. Мои спутники, в блаженном неведении, каждый раз реагировали как в первый. Я же, как идиот, смотрел один и тот же дурацкий ролик, который никак не мог промотать. Дежавю, переходящее в тошноту.
— Временная петля, — прошипел я сквозь зубы. — Сервер лаганул и откатил сейв.
— Что? — Арина, ехавшая рядом, напряглась. Ее чутье било тревогу, но разум отказывался верить.
На четвертом витке, за секунду до стрелы, я заорал:
— Арина, щит! Справа, сверху!
Девчонка, хоть и не понимала, среагировала инстинктивно. Золотистый всполох — и стрела с глухим стуком отскочила от невидимого барьера.
Мир снова моргнул. Мы снова въезжали в ущелье.
— Не сработало, — констатировал я, чувствуя, как по виску ползет капля холодного пота. — Триггер не сама стрела, а реакция на нее. Система ждет определенного действия — боевой тревоги. Пока мы играем по ее правилам, она будет нас откатывать.
На пятом повторе я попробовал другой подход.
— Всем стоять! Не двигаться, не реагировать!
Стрела пролетела мимо и воткнулась в землю. Я уже было выдохнул, но один из солдат Ратмира, молодой парень, инстинктивно дернулся, и его рука сама собой легла на эфес меча.
Моргнуло. Мы снова в начале ущелья.
— Проклятье! — я ударил кулаком по луке седла. — Она читает не действия, а намерение!
Внутри закипала холодная, злая ярость. С каждым новым витком один и тот же скрип седла, один и тот же свист стрелы превращались в изощренную пытку. На лицах моих спутников, еще не осознающих происходящего, проступала тень замешательства, их подсознание начинало бунтовать против этого бесконечного повтора. Еще пара таких кругов, и они начнут сходить с ума.
— И что ты предлагаешь? — голос Арины был напряженным. — Спеть им песню?
— Почти, — я криво усмехнулся. Мозг, доведенный до точки кипения, наконец выдал решение. Дикое, нелогичное, единственно возможное. — Если система ждет предсказуемой реакции, нужно дать ей то, чего она не ждет. То, чего в ее паршивом коде просто не прописано. Елисей!
Парень, который до этого трясся от страха, подскочил на месте.
— Да, Магистр?
— Мне нужна иллюзия. Что-нибудь… невозможное. Абсолютно нелогичное.
Елисей уставился на меня, как на полного психа.
— Например?
— Кристальный лотос. Огромный, распускающийся прямо в воздухе. Сможешь? Сложный, с преломлением света, чтобы каждая грань играла.
Он сглотнул, в его глазах на смену животному ужасу пришло лихорадочное любопытство мага, которому только что дали самую странную задачу в его жизни. Он кивнул.
На следующем витке, за мгновение до появления стрелы, я заорал:
— Елисей, давай!
Зажмурившись, Елисей что-то пробормотал, и над ущельем, прямо на пути полета стрелы, произошло чудо. Воздух замерцал, из ничего вырастая цветком — огромным, сотканным из чистого, переливающегося света и хрусталя. Его лепестки, каждый сложнее ограненного алмаза, медленно, величественно раскрывались, преломляя тусклый свет пустошей в тысячи радужных бликов. Не просто красиво — противоестественно. Акт чистого, структурированного созидания посреди царства распада.
Стрела, пролетев сквозь иллюзию, как ни в чем не бывало, воткнулась в землю. Но мир не моргнул.
Петля сломалась.
С гребня скалы донесся удивленный, почти обиженный писк, и тень, принадлежавшая какому-то мелкому, оборванному гоблину-разведчику, трусливо метнулась прочь.
Я выдохнул. У Ратмира отвисла челюсть. Он и его люди смотрели то на меня, на то место, где только что распускался призрачный цветок, и на их лицах читался весь спектр эмоций — от недоумения до суеверного ужаса.
— Что… это… было, барон? — наконец выдавил из себя воевода.
Я пожал плечами, стараясь придать лицу максимально невозмутимое выражение.
— Сбой в системе. Я ее перезагрузил.
После фокуса с цветком наш отряд накрыла паршивая тишина — та самая, какая бывает в окопе после особо лютого артобстрела, когда каждый боится пошевелиться, чтобы не выяснить, что у него чего-то не хватает. Прямой, как аршин проглотил, Ратмир ехал с лицом, будто только что съел лимон вместе с кожурой и косточками. Его ветераны, мужики, прошедшие огонь, воду и, видимо, медные трубы, теперь шарахались от каждой тени. Игнат, здоровенный верзила, который, я был уверен, мог бы голыми руками медведя заломать, то и дело сплевывал через плечо, бормоча про леших, которые умом тронулись.
Лес вокруг нас становился все более больным. Корявые, скрюченные деревья росли не вверх, а как-то вбок, параллельно земле, будто всю жизнь пытались от чего-то уползти. Кора на них была покрыта узорами, до омерзения похожими на печатные платы.
Продираясь через очередной завал из этих кривых, полуживых деревьев, мы выехали на поляну и замерли.
Перед нами, вырастая прямо из земли и уходя в туманную хмарь, стояла стена.
Не крепостная кладка, не груда камней. Просто стена. Идеально гладкая, черная, с маслянистым, тусклым блеском, будто выточенная из цельного куска обсидиана размером с гору. Ни швов, ни трещин, ни бойниц. Только в нескольких местах ее поверхность была оплавлена, пошла уродливыми, застывшими волнами, словно по ней когда-то ударило что-то с температурой в тысячи градусов.
Пока солдаты крестились, а Ратмир сжимал челюсти, мой взгляд видел иное. Не просто черную поверхность — в моем «зрении» она мерцала остаточными силовыми линиями, как остывающая печатная плата гигантского, сдохшего компьютера. Исполинские кабели, торчащие из земли, вели не в никуда, а в узлы, где до сих пор
