Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
Выборный день наступил, как приговор. Не солнечным утром надежды, а хмурым, промозглым днем поздней осени. Небо над Нижним висело низко, серое, как солдатская шинель, и моросил холодный дождь, превращающий и без того разбитые улицы в липкое месиво. Россия пошла голосовать. Или не пошла. Или пошла так, как велели.
Отчеты Зубова, как черные мухи, ложились на мой стол. Лаконичные, как пулевые рапорта, расшифровки радиограмм, донесения агентов. Картина складывалась мозаичная, уродливая, предсказуемая и все же отталкивающая своей наготой.
Москва. Гудело, как растревоженный улей. Огромные очереди у участков в рабочих районах — Замоскворечье, Пресня, Лефортово. Красные флаги «Блока Народной Воли», плакаты Савнова с его хищным взглядом. Семыкин, объезжающий участки под охраной своих «народных гвардейцев», орал в мегафон о «торжестве справедливости». Но и здесь не без «накладок». Агенты Зубова докладывали: в нескольких участках сторонники Савнова пытались запускать в урны по нескольку бюллетеней, «помогая» малограмотным старикам и бабам. Где-то комиссии, где преобладали савновцы, отказывались регистрировать наблюдателей от Кривошеина или от нас под надуманными предлогами. На одном из участков в Симоновой слободе вспыхнула потасовка, когда сторонники «порядка» попытались протестовать против явного завышения цифр явки в пользу Семыкина. Пролилась кровь. Несколько человек ранены. Зубов хладнокровно пометил на карте: «Инцидент локализован. Виновные (с обеих сторон) задержаны. Информация подана как „провокация экстремистов“».
Юг. Харьковщина, земли Войска Донского. Здесь царил Туровцев. Вернее, его казаки и офицеры. Голосование проходило под недвусмысленным присмотром. Участки располагались часто прямо в казармах или в зданиях, контролируемых военными. Крестьяне, запуганные рассказами о «зверствах зеленых» и обещаниями «твердой руки», голосовали покорно, под бдительным оком усатых есаулов. «Помощь» в заполнении бюллетеней была оказана массово. Агенты сообщали о случаях прямых угроз: «Не проголосуешь за Порядок — твоя хата первой сгорит, когда зеленые вернутся». В Ростове группа студентов попыталась агитировать за «независимых кандидатов», близких к идеям Савнова. Их избили на улице, двоих тяжело. Донесение Зубова: «Местные власти, сторонники Кривошеина, квалифицировали как „хулиганство“. Виновные не найдены». Здесь явка была «образцовой», а результаты предсказуемо желтыми.
Урал. Екатеринбург, Пермь, заводские поселки, Дальний Восток. Наша цитадель. Здесь все было «гладко». Слишком гладко. Рабочие шли на участки организованно, колоннами, часто под «сопровождением» профсоюзных активистов, которые были на короткой ноге с зубовскими комиссарами. Плакаты моего «Умеренно-Прогрессивного Блока» висели на каждом углу, рядом с портретами Петра и лубочными картинками «Мира и Труда». Газеты трубили о «мудром руководстве Регента», о «стройках будущего», о гарантиях стабильности и порядка. Агенты Зубова работали тоньше, чем казаки Туровцева. Никаких явных угроз. Просто… атмосфера. Уверенность в правильности выбора. Намеки на то, что голосование за «нас» — это гарантия работы завода, пайка, защиты от произвола. В Нижнем Тагиле попытка группы рабочих вывесить плакаты Семыкина закончилась «стихийным митингом возмущенных граждан», разогнавших «савновских провокаторов». Зубов сухо добавил: «Инцидент использован для усиления пропаганды о происках дестабилизаторов». Здесь явка была высокой, а энтузиазм — управляемым. Наша победа была предрешена. Удивительно, но Калифорния и Аляска выступили на моей стороне. Возможно, сыграли свою роль торговые знакомства, но как бы то ни было — всё.
Деревня. Центральные губернии, Поволжье. Здесь царила апатия и страх. Мужики, измотанные войной, реквизициями, бандитскими налетами «зеленых» или «казаков порядка», смотрели на выборы как на барскую забаву. Голосовали вяло, часто не понимая, за кого и зачем. Кандидаты были далекими призраками. Кто-то тыкал в фамилию наугад. Кто-то слушал самого громкого агитатора — попа, старосту, вернувшегося фронтовика. Агитация Тарасова, хоть сам «батька» после Харькова затаился, велась подпольно. Листовки, призывающие «гнать всех князей, генералов и соборников» и «брать землю сейчас», находили отклик в сердцах самых отчаянных и бедных. В одной из деревень под Тамбовом мужики, подогретые такими листовками, разгромили избирательный участок, крича, что «землю им важнее бумажек». Прибывший казачий разъезд Кривошеина учинил расправу. Погибли люди. Зубов отметил: «Эпизод. Не повлияет на общую картину. Подано как акт бандитизма».
Сидя в кабинете, я слушал сводки Зубова, смотрел на карту, испещренную его пометками, и чувствовал не гордость, а глубочайшую усталость и горечь. Вся эта возня с бюллетенями, урнами, комиссиями казалась жалким фарсом на фоне реальных проблем России. Фарсом, в котором я был главным режиссером-марионеткой. Я посылал телеграммы в Екатеринбургский Совет, требуя расследовать нарушения, обеспечить реальную, а не показную безопасность наблюдателей. Знал, что они утонут в бюрократии или будут использованы как оружие в политической игре. Я приказал Гусеву выделить несколько надежных офицеров для охраны наиболее конфликтных участков — не для фальсификаций, а для предотвращения крови. Но их было капля в море.
Вечером, когда голосование закончилось, я вышел на балкон губернаторского дома. Город тонул в темноте и сыром тумане. Лишь редкие огоньки дрожали во тьме. Тишина была зловещей. Не тишина мира, а тишина перед бурей, перед объявлением приговора. Что принесут эти выборы? Новую смуту? Узаконенную диктатуру Туровцева-Кривошеина? Триумф оголтелого популизма Семыкина-Савнова? Или… шаткую победу нашего блока, за которой последует новый виток борьбы за власть в Верховном Совете?
Я не хотел ни того, ни другого, ни третьего. Я хотел только одного — чтобы это кончилось. Чтобы я мог сбросить этот невыносимо тяжелый груз регентства, груз ответственности за миллионы жизней, за разоренную страну. Груз вины перед Петром, перед Ольгой, перед всеми, кто погиб по моей воле или безволию. Мысль о том, чтобы просто уйти, раствориться, стать никем, казалась единственным спасением.
Дни подсчета голосов тянулись мучительно долго. Каждый час приносил новые сводки, новые слухи, новые инциденты. В Москве сторонники Савнова, уверенные в победе, начали стихийные митинги. Войска Туровцева в Царицыне и Воронеже приводились в повышенную боеготовность. На Урале наши комиссии работали круглосуточно, под неусыпным оком зубовских людей. Зубов, как всегда, был невозмутим. Его сеть работала как часы, доставляя информацию, нейтрализуя нежелательные утечки, готовя почву.
И вот он настал. Вечер. Кабинет. Передо мной — окончательный, утвержденный Верховным Советом в Екатеринбурге протокол. Зубов стоит напротив, его лицо — каменная маска, но в глазах, этих узких щелочках, читается что-то вроде… удовлетворения? Или просто усталости от выполненной задачи?
Общая явка по стране — 47%. Жалкая цифра. Полстраны просто не пришло, не поверило, не захотело участвовать в этом спектакле. Или
