Безумный барон – 3 - Виктор Гросов
Глядя на мое бессилие, на остывающие тела воинов Ратмира, она сначала тоже сломалась. Плечи ее опустились, в глазах на мгновение погас последний огонек. А потом, будто от пощечины, она вздрогнула. Взгляд метнулся к коридору, где остался лежать старый вояка, и что-то в ней переключилось. Словно в самой ее глубине с щелчком провернулся какой-то древний, заржавевший механизм. Теперь она стояла, и лицо ее было спокойным. Пугающе спокойным. С него исчезли страх, боль, отчаяние. Осталась лишь какая-то глубинная, тихая печаль и твердость, которой я в ней никогда раньше не видел. Губы, до этого сжатые в тонкую, бескровную линию, слегка дрогнули в подобии улыбки.
— Ты был прав, Миш, — ее голос прозвучал тихо, но в гулкой тишине зала разнесся, как колокол. Она впервые назвала меня так, по-простому, без титулов. — Жизнь — это не только право ошибаться. Это еще и право исправлять ошибки.
Медленно, с каким-то почти благоговейным трепетом, она провела пальцами по шраму на моей щеке, оставленному ледяным осколком. Ее прикосновение было теплым, живым, и это тепло на мгновение пробило ледяную корку моего отчаяния.
— Мой предок, Элиара… Она совершила ошибку, — продолжала Арина, не отрывая от меня взгляда. В ее глазах больше не было вины. Было принятие. — Она испугалась. Испугалась тишины, застоя, вечного, безупречного порядка, который предлагал ей Кассиан. Испугалась, что ее огонь погаснет. И из-за этого страха она предала. Сломала все.
Слова застряли в горле. Хотелось заорать, чтобы она заткнулась, чтобы не смела этого делать, но я мог лишь смотреть в ее глаза и видеть, как в их глубине рождается что-то огромное, страшное и прекрасное.
— Я всегда думала, что ее сила — мое проклятие, — она грустно усмехнулась. — Пыталась ее сдержать, контролировать, боялась ее. А теперь я понимаю: сила — не проклятие и не дар. Это просто инструмент. А вот для чего его использовать — решаешь ты сам.
Сделав шаг назад, она все еще не сводила с меня глаз. В ее взгляде было столько нежности, столько невысказанной боли и столько решимости, что у меня внутри все перевернулось.
— Она боялась вечной тишины. А я… я боюсь тишины, в которой не будет твоего дурацкого сарказма, — произнесла она, и каждое слово ложилось в мое сознание, как раскаленное клеймо. — Если цена за твой последний шанс — мой огонь, я заплачу ее. Пусть это будет моим первым, по-настояшему правильным выбором.
— Арина, нет, — прохрипел я, пытаясь встать, но ноги не слушались. Я пополз к ней, цепляясь пальцами за ледяной пол. — Не смей! Это глупо! Мы придумаем что-то еще!
— Нет, Миш, — она покачала головой, и в ее улыбке больше не было печали. Только свет. Чистый, теплый, всепрощающий. — Мы уже не успеем. Глупо — это бояться. Я больше не боюсь.
Развернувшись, она сделала шаг к Ядру. Ледяной голем, до этого замерший, снова двинулся, пытаясь преградить ей путь. Но Арина даже не посмотрела на него. Она просто шла, и от нее исходило такое мощное, спокойное сияние, что истукан, эта бездушная машина убийства, снова остановился. Его система, запрограммированная на нейтрализацию агрессивного, хаотичного Тепла, столкнулась с аномалией, которую не могла классифицировать. Энергия Арины перестала быть оружием. Она стала даром. И машина «зависла», не зная, как реагировать на то, что ей добровольно предлагают.
Она подошла к самому барьеру, к той радужной, пожирающей силу стене, в которую мы так безнадежно бились. И сделала то, чего я ожидал меньше всего.
Сделав еще один, последний шаг вперед, она прижалась к невидимой, радужной стене всем телом. И положила на нее ладони. Нежно, осторожно, будто касалась не смертоносного барьера, а лица спящего ребенка.
— Что ты… делаешь? — прохрипел я, подползая ближе.
Она не ответила. Лишь закрыла глаза, и с ее губ сорвался тихий, протяжный вздох — вздох не боли, не отчаяния, а облегчения.
И началось.
Из-под ее ладоней потекло золотое сияние, но не агрессивными, яростными вспышками, как раньше, а ровным, спокойным, непрерывным потоком. Она не пыталась пробить защиту или сломать ее. Она… кормила ее. Добровольно. Без остатка.
Поле, до этого лишь впитывавшее энергию, отреагировало не так, как я ожидал. Оно не стало сильнее — оно начало давиться. Его механизм был настроен на поглощение и переработку агрессивного, враждебного хаоса, тогда как Арина, отбросив всякую враждебность, излучала чистую, созидательную энергию Жизни. Система, не имея протокола для такой аномалии, столкнулась с логическим парадоксом: она должна была поглотить силу, но природа этой силы противоречила самой сути Порядка. Все равно что пытаться залить в бензиновый двигатель святую воду. Короткое замыкание.
Гул в зале изменился, из ровного, монотонного превратившись в прерывистый, скрежещущий, как у механизма, идущего вразнос. Силуэт Кассиана внутри Ядра замер, а затем дернулся. Его плавные, дирижерские движения сбились — он тоже не был готов к такому. Его безупречный механизм столкнулся с иррациональной, нелогичной переменной, с жертвой.
За моей спиной ледяные големы пришли в движение. Видя, что происходит нечто непредвиденное, они двинулись к Арине. Однако я был уже на ногах. Шатаясь, я вскочил и встал на их пути, выставив вперед бесполезную Искру.
— Не пущу, твари, — прорычал я, хотя понимал, что меня хватит на один удар.
Тут произошло еще одно странное событие. Радужный барьер, до этого несокрушимая стена, вдруг замерцал и выплеснул наружу тонкие, похожие на щупальца, разряды. Они ударили по ближайшим големам. Истуканы замерли, их черная поверхность пошла трещинами, и они с тихим стеклянным звоном рассыпались в пыль. Поле, перегруженное чужеродной энергией, начало атаковать свои же защитные системы. Ну что, сисадмин, кажется, у тебя система падает. Надеюсь, бэкапы не сделал.
Тем временем сама Арина начала меняться. Ее тело теряло четкость, контуры расплывались, кожа источала все более яркий, нестерпимый золотой свет. Она таяла, словно кусок сахара в горячем чае, растворяясь в собственной силе. Волосы ее превратились в языки жидкого пламени, одежда истлела, оставив лишь сияющий, пульсирующий силуэт. Хотя я едва мог различить ее лицо в этом ослепительном мареве, на нем не было страдания — только покой. Глубокий, абсолютный, всепрощающий. Она не умирала. Она становилась тем, чем была всегда, — чистой, первородной Жизнью.
«Дура, — пронеслось в моей голове, пока я бессильно смотрел на это священное и чудовищное зрелище.
