Князь поневоле. Регент - Илья Городчиков
Используя замешательство врага, я бросил в бой последние резервы — свежие, необстрелянные батальоны новобранцев. Их погнали вперед не призывами, а заградотрядами и пулеметами сзади. Они шли, как на убой, волна за волной, заполняя пространство перед проволокой своими телами, давя паникой тех, кто залег. Цепи редели на глазах, но напор массы, эта страшная, безликая сила, сломила сопротивление на участке прорыва Гусева. Враг дрогнул. Его линии начали рваться. Наши ворвались в городские предместья, завязались бои за каждый дом, каждую улицу.
День слился в ночь, ночь — в новый день. Город горел. Бои шли на Сормове, в Канавине, на подступах к Кремлю. Мы брали квартал за кварталом, платя чудовищную цену. Гусев, раненный осколком в руку, продолжал командовать, пересаживаясь с подбитого броневика на уцелевший «Тур». Его люди, закаленные в аду, дрались как демоны. Но и враг сопротивлялся отчаянно. Рабочие с сормовских заводов, фанатично преданные своим цехам и ненавидящие «княжеских ставленников» вроде меня, дрались с отчаянием обреченных. Ополченцы, загнанные в угол офицерами Волконского, бросались в контратаки, гибли под огнем наших пулеметов. Волга стала красной от крови и заката.
Ключом к городу был Нижегородский кремль. Старинная крепость, стены которой теперь утыкали пулеметными гнездами. Штурм его начался на третий день боев. Под прикрытием ночи саперы Гусева попытались подобраться к воротам, но были расстреляны в упор. Тогда пошли на отчаянный шаг. Подтянули последние гаубицы, те, что чудом уцелели, и начали прямой наводкой бить по древним стенам. Каменная кладка крошилась, но держалась. Пока держалась. Под прикрытием этого огня, в облаках пыли и дыма, штурмовые группы с лестницами и гранатами ринулись к стенам. Это была мясорубка. Люди падали, сраженные пулями и обломками камня. Лестницы опрокидывались. Но несколько групп, ценой невероятных потерь, сумели зацепиться за стены, ворваться на боевой ход. Началась яростная рукопашная среди зубцов и башен. Крики, хрип, лязг стали, взрывы гранат. К утру над одной из башен взвился наш бело-зелёный флаг. Потом над другой. Ворота, изрешеченные снарядами, были взорваны изнутри уцелевшими саперами. Наши хлынули внутрь Кремля. Последние защитники сдались или были перебиты в отчаянной резне на Соборной площади.
Нижний пал. Город лежал у наших ног — дымящийся, истерзанный, заваленный трупами и обломками. Пахло гарью, кровью, порохом и смертью. Мы взяли его. Ценой, которую даже я, видавший виды, с трудом мог осмыслить. Целые роты полегли в сормовской грязи, перед нижегородской проволокой, на стенах Кремля. Гусев, бледный как смерть, с перевязанной рукой и лицом, покрытым сажей и кровью, докладывал о потерях сквозь стиснутые зубы: «Ударников» почти не осталось. Броневиков — два ходу. «Туров» — один. Пехота… пехота выкошена'. Его глаза, всегда холодные, были полны ужаса и усталости. Мы выиграли сражение. Но армия, с которой мы начали этот поход, перестала существовать. Она была перемолота нижегородской мясорубкой.
Именно в этот момент, когда я стоял на кровавой площади нижегородского Кремля, пытаясь осознать масштаб победы-катастрофы, ко мне подошел Зубов. Его лицо, обычно каменное, выражало нечто похожее на удовлетворение, смешанное с усталостью.
— Ваше сиятельство. Радиограмма из Москвы. Перехвачена и расшифрована. — Он протянул листок бумаги. — Князь Волконский.
Я пробежал глазами скупые, отрывистые строчки, набранные неровной машинописью. Текст дышал отчаянием и бессильной яростью:
«Всем… Всем… Кто ещё верен Империи… Кремль пал… Мятежники прорвались из Москвы… Долгорукие отступили на юг… без согласования… Оставляют меня одного… Окружён в районе Лефортово… Противник продолжает наседать… Штаб под угрозой… Прошу… Немедленной помощи… Или спасения… Князь Волконский…»
Последние слова были почти неразборчивы. Радист, видимо, торопился, бросал ключ. А потом — тишина. Больше эфир Волконского не подавал признаков жизни.
Зубов молча наблюдал за моей реакцией. — Наши источники в городе подтверждают. Кремль взят савновцами. Долгорукий с остатками гвардии прорвался через южные предместья. Волконский… Остался. Окружен. Скорее всего, уже мертв или пленен. — Он сделал паузу. — Москва теперь у Савнова. Официально.
Падение Волконского. Один из столпов старого мира, один из главных претендентов на трон, сметен. Не нами. Савновым. Его кровь, его гибель — не наша победа. Это триумф того самого «Земского Собора», чьи эмиссары томятся под надзором Зубова в Екатеринбурге. Это сигнал всей России: старые князья кончились. Начинается новая игра. И мы, с нашей измотанной, обескровленной армией, застрявшей в развалинах Нижнего, с нашим мальчиком-императором где-то за Уралом, — лишь один из игроков. И далеко не самый сильный.
Чувство было странным. Не радость от гибели врага, а пустота. Опустошение после боя и понимание, что главная битва еще впереди. Что взятие Нижнего, стоившее нам такой крови, — лишь эпизод в грандиозной драме распада. Что Кривошеин, этот желтый генерал с юга, наверняка уже знает о падении Москвы и ускоряет шаг. Что Савнов, торжествуя в Кремле, теперь обратит взор на восток, на нас, на нашу добычу — Нижний Новгород и волжский путь.
И как будто в подтверждение этих мрачных мыслей, Зубов протянул еще одну бумагу. Не радиограмму, а донесение от дальних разведчиков, пробиравшихся через южные степи. Текст был лаконичен, как выстрел:
«…у села Мерефа, под Харьковом. Крупное сражение. Части Кривошеина столкнулись с главными силами „Зеленой Армии“ Тарасова. Бой продолжается третий день. Исход неясен. Потери с обеих сторон значительные…»
Тарасов и Кривошеин. Фанатик мужицкой воли и генерал «порядка» с запада. Сошлись в смертельной схватке где-то на бескрайних украинских полях под Харьковом. Два новых хищника, рвущихся к Москве, к сердцу России, схлестнулись раньше, чем достигли цели. Эта новость была как глоток ледяного воздуха. Время. Она давала нам драгоценное время. Время перевести дух здесь, в Нижнем, среди развалин и трупов. Время попытаться собрать в кулак остатки сил. Время, может быть, договориться с Савновым, пока его триумф в Москве не вскружил ему голову окончательно. Или подготовиться к новой волне хаоса, которая неизбежно накатит с запада, независимо от того, кто победит под Харьковом — Кривошеин или Тарасов.
Я посмотрел на дымящиеся развалины Сормова, на широкую, холодную ленту Волги, на желто-синий флаг, трепавшийся на ветру над пробитой ядрами башней нижегородского Кремля. Победа пахла смертью и пеплом. Падение Волконского под Москвой не принесло облегчения, а лишь обозначило новых, куда более страшных врагов. А на юге, за сотни верст, в предместьях Харькова, уже решалась судьба новой, еще не
