Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд

— Да.

— И ты попала в цель с первого раза?

— Еще бы. Я воткнула в него булавку глубже, чем в короля Испании. Меткий удар.

— Он возмущался?

— Не то слово, ~~ засмеялась она. — Он визжал, как свинья. Скакал по комнате, держась за свой зад и дико вопя: «Селеста! Селеста! Зови врача! Меня зарезали!» Служанка, очевидно, подглядывала в замочную скважину, потому что в ту же секунду влетела в комнату с криком: «Где? Где? Покажите!» Пока она рассматривала его задницу, я сдернула с него драгоценную резинку и выбежала из комнаты, по дороге натягивая брюки.

— Браво! — аплодировал я. — Блистательная победа.

— Я позабавилась на славу, — улыбнулась она. — Мне понравилось.

— Тебе всегда нравится.

— Вкусные улитки, — заметила она. — Большие и сочные.

— Тебе известно, что улиток сначала на два дня помещают в опилки, и только потом пускают в продажу?

— Зачем?

— Чтобы они почистились. Когда ты взяла у него подписанную бумагу? В самом начале?

— Да, в самом начале.

— Но почему там написано «бульвар Осман», а не «улица Лоран-Пише»?

— Я сама его попросила. Он сказал, что жил там раньше. Он только недавно переехал.

— Тогда все в порядке, кивнул я.

У нас забрали пустые раковины от улиток и через некоторое время подали куропаток. Под куропаткой я подразумеваю красную куропатку. Не черную (тетерев и тетерка), не белую (тармиган), и не тетерева-глухаря. Они все тоже очень хороши, особенно тармиган, но красная куропатка — это царица. Более нежного и вкусного мяса нет во всем мире, при условии, разумеется, что птицу поймали в этом году. Охота начинается двенадцатого августа, и каждый год я с нетерпением жду этой даты, как и первого сентября, когда из Колчестера и Уитстебла привозят устриц. Как и свежий филей, красную куропатку нужно есть непрожаренной, с чуть потемневшей кровью, и у «Максима» куропаток готовят именно так.

Мы медленно смаковали нежнейшее мясо, отрезая его тонкими ломтиками и запивая ароматным «Вольнэ».

— Кто у нас следующий? — осведомилась Ясмин. Я тоже думал об этом.

— По плану у нас на очереди Джеймс Джойс, но, может быть, стоит сменить обстановку и прокатиться в Швейцарию?

— Я — за, — обрадовалась Ясмин. — Кто у нас в Швейцарии?

— Нижинский.

— Мне казалось, он здесь, у Дягилева.

— Если бы, — покачал головой я. — Но, похоже, он слегка не в себе. Утверждает, что обручен с Богом, и носит на шее огромный золотой крест.

— Какая жалость, — посетовала Ясмин. — Значит, его балетная карьера окончена?

— Никто не знает, — пожал я плечами. — Говорят, всего несколько недель назад он танцевал в гостинице в Сент-Морице. Просто для удовольствия, чтобы развлечь гостей.

— Он живет в гостинице?

— Нет, у него вилла в окрестностях Сент-Морица.

— Один?

— К сожалению, нет. У него жена, ребенок и целая толпа слуг. Он богат, в свое время получал баснословные гонорары. Я знаю, что Дягилев платил ему двадцать пять тысяч франков за каждое выступление.

— Вот это да. Ты когда-нибудь видел, как он танцует?

— Только раз, накануне войны, в четырнадцатом году. Он танцевал в «Сильфидах» в старом «Паласе» в Лондоне. Незабываемое зрелище, он танцевал как бог.

— Безумно хочу его увидеть, — загорелась Ясмин. — Когда мы уезжаем?

— Завтра. Не стоит засиживаться на одном месте.

19

Я уже начал описывать нашу поездку в Швейцарию на поиски Нижинского, как вдруг авторучка соскользнула с бумаги, и меня охватили сомнения.

Не слишком ли подробно мое повествование? Не повторяюсь ли я? В следующие двенадцать месяцев Ясмин предстояло встретиться со множеством замечательных людей. Но почти в каждом случае (разумеется, за некоторыми исключениями) действие развивалось по одному и тому же сценарию: сначала Ясмин дает порошок, затем следует взрыв страсти, потом она убегает с добычей и так далее, И несмотря на неординарность самих мужчин, читателю скоро наскучит вся эта кутерьма.

Мне ничего не стоит в подробностях описать, как мы встретили Нижинского на тропинке в сосновом бору неподалеку от его виллы — и это истинная правда, — как мы дали ему шоколад, как девять минут занимали его разговорами, дожидаясь действия порошка, и как он гнался за Ясмин по лесу, перепрыгивая с камня на камень и с каждым прыжком взмывая так высоко, что, казалось, он летит по воздуху.

Но если бы я сделал это, тогда мне пришлось бы описать встречу с Джеймсом Джойсом в Париже — Джойс в темно-синем костюме из сержа, в черной фетровой шляпе, в старых теннисных туфлях вертит в руках трость и говорит непристойности.

А после Джойса были Боннар и Брак, потом спешное возвращение в Кембридж и доставка драгоценных соломинок в банк спермы. Мы с Ясмин очень торопились, потому что вошли в ритм и не хотели прерываться.

А. Р. Уорсли пришел в дикий восторг, когда я показал ему наш улов — соломинки от короля Альфонсо, Ренуара, Моне, Матисса, Пруста, Стравинского, Нижинского, Джойса, Боннара и Брака.

— Вы отлично справились с заморозкой, — похвалил он меня, осторожно переставляя штативы с соломинками из моего дорожного контейнера в большой морозильник нашего «Сумрачного скитальца». — Продолжайте работать, дети мои, — говорил он, потирая руки, как бакалейщик.

Мы продолжали работать. Наступил октябрь, и мы отправились в Италию на поиски Д. Г. Лоуренса. Мы нашли его на острове Капри, где он жил во дворце Ферраро со своей Фридой, и ради такого случая мне пришлось два часа развлекать толстую Фриду, пока Ясмин обрабатывала Лоуренса, Однако Лоуренс принес нам разочарование. Когда я примчался с его спермой в нашу гостиницу на Капри и исследовал ее под микроскопом, оказалось, что все сперматозоиды мертвы. Никакой активности.

— Бог мой, — воскликнул я, — да он стерилен!

— А по нему не скажешь, — заметила Ясмин. — Напрыгивал на меня, как козел. Как похотливый козел.

— Придется вычеркнуть его из списка.

— Кто следующий? — спросила она.

— Джакомо Пуччини.

20

— Пуччини — крупная фигура, — рассуждал я. — Титан. Мы не должны его упустить.

— Где он живет? — спросила Ясмин.

— Неподалеку от Лукки, примерно в шестидесяти километрах к западу от Флоренции.

— Расскажи мне о нем.

— Пуччини — баснословно богатый и знаменитый человек, — начал я. — Он построил себе огромный дом — Виллу Пуччини — на берегу озера рядом с деревенькой Торре-дель-Лаго, в которой родился. Так вот, Ясмин, этот человек написал «Манон», «Богему», «Тоску», «Мадам Баттерфляй» и «Девушку с запада». Каждая из его опер стала классикой. Возможно, он не Моцарт и не Вагнер, и даже не Верди, но все равно он гений и титан. Помимо всего прочего, он тот еще фрукт.

— В каком смысле?

— Он волочится за каждой юбкой.

— Превосходно.

— Ему сейчас шестьдесят один, но даже возраст его не останавливает, — рассказывал я. — Он пьяница, сумасшедший лихач, страстный рыболов и еще более одержимый охотник. Но в первую очередь он развратник. Кто-то однажды сказал, что он охотится на женщин, дичь и либретто — именно в таком порядке.

— Похоже, он славный парень.

— Изумительный, — подтвердил я. — У него есть жена, старая кошелка по имени Эльвира. Ты не поверишь, но Эльвиру однажды приговорили к пяти месяцам тюрьмы за то, что она довела до самоубийства одну из подружек Пуччини. Девушка служила в доме горничной, и однажды ночью мерзкая Эльвира застукала ее с Пуччини в саду. Она закатила грандиозный скандал, девушку тотчас уволили, и потом Эльвира так изводила бедняжку, что та не выдержала и приняла яд. Ее семья подала в суд, и Эльвиру приговорили к пяти месяцам тюрьмы.

— Она сидела?

— Нет, Пуччини избавил ее от заключения, заплатив двенадцать тысяч лир семье девушки.

— Так какой будет план? — спросила Ясмин. — Я просто постучу в дверь и войду?

— Не получится, — возразил я. — Его окружают верные сторожевые псы и чертовка-жена. Ты и близко к нему не подойдешь.

— И что же ты предлагаешь?

— Ты умеешь петь? — поинтересовался я.

— Я, конечно, не Мельба, — ответила Ясмин, — но у меня довольно неплохой голос.

— Замечательно, — обрадовался я. — Решено. Так мы и поступим.

— Как?

— Расскажу по дороге.

В Сорренто, куда мы недавно приехали, стояла теплая октябрьская погода, и над головой синело чистое небо. Мы погрузились в наш верный «Ситроен» и покатили на север в сторону Лукки. Опустили брезентовый верх и наслаждались поездкой по побережью от Сорренто до Неаполя.

— Прежде всего позволь рассказать тебе, как Пуччини познакомился с Карузо, — инструктировал ее я, — потому что их знакомство имеет отношение к тому, что тебе предстоит сделать.

Пуччини был знаменит на весь мир. Карузо практически никому не был известен, но он отчаянно хотел спеть партию Рудольфа в предстоящей премьере оперы «Богема» в Ливорно. Так вот, однажды он появился на Вилле Пуччини и заявил, что хочет видеть маэстро.