Роальд Даль - Мой дядюшка Освальд

Роальд Даль

Мой дядюшка Освальд

Я очень люблю позабавиться.

Дневники Освальда,

т. XIV

1

Меня вновь неодолимо тянет воздать по достоинству моему дядюшке Освальду. Конечно же, я имею в виду ныне покойного Освальда Хендрикса Корнелиуса, видного конносье, бонвивана, собирателя пауков, скорпионов и тростей, знатока и любителя оперы, эксперта по китайскому фарфору, соблазнителя женщин и, безо всяких сомнений, величайшего прелюбодея всех времен и народов. Каждый другой знаменитый претендент на этот почетный титул становится просто смешон, если сравнить счет его побед со счетом дядюшки Освальда. Особенно это касается бедняги Казановы. При таком сопоставлении он выглядит жертвой серьезной эректильной дисфункции.

Пятнадцать лет назад, в 1964 году, я впервые решился опубликовать небольшое извлечение из дневников Освальда. Я с величайшим тщанием отобрал некий эпизод, в наименьшей степени способный оскорбить кого бы то ни было; если вы помните, этот эпизод содержал вполне невинное, хотя и несколько фривольное описание совокупления с некой прокаженной, происходившего в Синайской пустыне.

Все обошлось вполне благополучно, однако я выждал целых десять лет (1974), прежде чем обнародовать следующий кусок. И снова я выбрал его до крайности осторожно, с таким расчетом, чтобы он — во всяком случае, по меркам Освальда — максимально подходил для зачитывания викарием поселковой воскресной школы. Там описывалось открытие духов настолько мощных, что ни один мужчина, унюхавший их на какой-либо женщине, не мог удержать порыва тут же ее изнасиловать.

Публикация этого пустячка также не вызвала никаких юридических последствий, однако была масса последствий совершенно иного рода. Мой почтовый ящик ломился от писем читательниц, наперебой желавших получить хотя бы капельку волшебных духов. Бесчисленные мужчины обращались ко мне с той же самой просьбой, в их числе весьма малоприятный африканский диктатор, министр лейбористского кабинета и ватиканский кардинал. Саудовский принц предлагал мне невероятную сумму в швейцарской валюте, а как-то раз после обеда ко мне заявился малоприметный агент Центрального разведывательного управления США с толстым пакетом стодолларовых купюр. Освальдовы духи, объяснял он мне, могут быть использованы для компрометации практически всех русских дипломатов и государственных деятелей, а потому его шефы желали бы купить их формулу.

К величайшему сожалению, у меня не было ни капли этой волшебной жидкости, так что проблема отпала сама собой.

Сегодня, через пять лет после публикации этой истории, я решил приоткрыть перед публикой еще один момент дядиной жизни. Выбранная мною часть относится к XX тому, написанному в 1938 году, когда Освальд был в полном расцвете сил. Здесь упомянуто множество знаменитых имен, а потому возникает серьезное опасение, что друзья покойных и семьи могут оскорбиться многим из того, что рассказывает Освальд. Мне остается лишь надеяться, что они простят меня ввиду абсолютной чистоты моих намерений. Ведь то, что я публикую, это документ огромного исторического и научного значения; было бы трагедией, если бы он никогда не увидел света.

Вот довольно обширное извлечение из XX тома дневников Освальда Хендрикса Корнелиуса, слово в слово, как он их написал:

Лондон, июль 1938

Только что вернулся после весьма успешного посещения мастерских «Лагонда» в Стейнсе. У. О. Бентли угостил меня ланчем (лосось из Аска и бутылка «Монтраше»), и мы обсудили с ним некоторые улучшения моей новой двенадцатицилиндровой лошадки. Он обещал мне настроить набор клаксонов на точное исполнение моцартовского Son gia mille е tre.[1] Кто-то назовет это детским тщеславием, однако совсем неплохо слышать при каждом нажатии гудка, что добрый старый Дон Джованни лишил невинности 1003 прелестных испанских мамзелек. Я сказал Бентли, что сиденья нужно обтянуть аллигаторовой кожей, а все дерево должно быть фанеровано тисом. Почему? Просто потому, что цвет и фактура английского тиса нравятся мне больше любого другого дерева.

Но что за удивительный парень этот У. О. Бентли. И как повезло этим «лагондам», что он ими занялся. Печально сознавать, что человек, создавший один из лучших в мире автомобилей и давший ему собственное имя, будет вынужден отдать свою компанию в руки конкурента. Но все равно эти новые «лагонды» несравненны, и я не хочу никакой другой машины. Конечно, они весьма недешевы. Эта вот конкретная обойдется мне гораздо дороже, чем я когда-либо считал возможным заплатить за машину.

Но какое значение имеют деньги? Во всяком случае — для меня, у меня их всегда хватало. Свои первые сто тысяч фунтов я сделал в семнадцать лет и делал потом все больше и больше. Теперь, когда эти слова написаны, мне пришло в голову, что на всем протяжении своих дневников я ни разу не коснулся вопроса о том, как именно я разбогател.

Возможно, мне пора это сделать. Да, несомненно, пора. Потому что, хотя мои дневники задуманы как трактат по искусству обольщения и радостям совокупления, они будут грешить неполнотой, если не упомянуть искусство делания денег и извлекания из оных радостей.

Ну хорошо, я себя уговорил. Я сейчас же поведаю вам, что подтолкнуло меня к зарабатыванию денег. На случай, если кто-то из вас будет склонен пропустить эту часть с целью поскорей перейти к более сочным кусочкам, позвольте вас заверить, что с этих страниц будет капать достаточно соку, иначе бы я их попросту не писал.

Богатство, если оно не унаследовано, обычно добывается одним из четырех путей: предприимчивостью, талантом, вдохновенной идеей или удачей. Мой случай сочетает все эти четыре варианта. Послушайте внимательно, и вы увидите, что я имею в виду.

В 1912 году, когда мне только что исполнилось семнадцать, я выиграл стипендию по естественным наукам в кембриджском Тринити-колледже. Я был развит не по годам и пошел сдавать экзамены на год раньше обычного; это обозначало, что ближайшие двенадцать месяцев мне было попросту нечего делать, потому что Кембридж не мог меня принять, пока мне не исполнится восемнадцать. Мой отец решил, что, дабы это время зря не пропадало, мне стоит поехать во Францию и поучить язык. Лично я надеялся научиться в этой прекрасной стране не только языку, но и кое-чему другому. Дело в том, что я уже таскался напропалую по лондонским дебютанткам. Более того, английские девицы мне уже порядком надоели, слишком уж они были пресные и вялые, и мне прямо не терпелось сжать пару бушелей диких злаков на заграничных полях. И уж особенно во Франции. Из надежных источников мне было известно, что французские дамы знают о любви одну-другую вещь, какие и не снились их лондонским кузинам. По слухам, искусство совокупления пребывало в Англии на самом зачаточном уровне.

Вечером, перед отъездом во Францию, я устроил в нашем семейном доме на Чейни-уок небольшую вечеринку. Мать и отец тактично ушли в семь часов вечера на какой-то там ужин, оставив дом в моем распоряжении. Я пригласил дюжину или вроде того друзей обоих полов. Мы сидели за столом и весело болтали, запивая вином нежнейшую вареную баранину с кнелями. Звякнул колокольчик у входа. Я пошел открывать и увидел на пороге мужчину средних лет, с огромными усами, пурпурно-красным лицом и кожаным чемоданом. Он представился майором Граутом и спросил отца. Я сказал, что отец где-то на ужине.

— Боже милосердный, — вздохнул майор Граут. — А ведь он приглашал меня остановиться. Мы с ним старые друзья.

— Отец, наверное, забыл, — сказал я, — вы уж нас извините. Заходите, пожалуйста.

Теперь я, конечно же, не мог оставить майора в кабинете читать «Панч», в то время как мы за стенкой развлекались, поэтому я спросил, не желал бы он к нам присоединиться. Он, конечно же, пожелал. Он был рад к нам присоединиться. Так что он вошел во всем великолепии своих усов, сияя радостной улыбкой, и не испытывал ни малейшего стеснения, хотя и был в три раза старше любого из сидевших за столом. Он хищно вгрызся в баранину и уже за первые пятнадцать минут уговорил бутылку кларета.

— Отличная пища и напитки, — сказал он. — А нет ли еще вина?

Я открыл для него еще одну бутылку, и мы с восхищением взирали, как он опустошает и эту. Его щеки быстро стали из пурпурных свекольными, его нос буквально запылал. Где-то на середине третьей бутылки он стал понемногу расслабляться. Он работал, по его словам, в англо-египетском Судане и приехал в Англию в отпуск. Его работа была как-то там связана с суданской ирригационной системой — жара, мол, и неподъемный труд. Но в то же время увлекает. Масса забавных моментов. И с негритосами не так уж и трудно, если все время иметь под рукою хороший хлыст.

Мы сидели вокруг него и увлеченно слушали это краснолицее существо из далекой непонятной страны.