Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь двадцать девятая

Девятое, кристальное небо, или Перводвигатель (окончание)

Когда чету, рожденную Латоной,Здесь — знак Овна, там — знак Весов хранит,А горизонт связует общей зоной,

То миг, когда их выровнял зенит,И миг, в который связь меж ними палаИ каждый в новый небосвод спешит,

Разлучены не дольше, чем молчалаС улыбкой Беатриче,* все тудаСмотря, где Точка взор мой побеждала.*

Она промолвила: «Мне нет трудаТебе ответить, твой вопрос читая*Там,* где слились все «где» и все «когда».

Не чтобы стать блаженней, — цель такаяНемыслима, — но чтобы блеск лучей,Струимых ею, молвил «Есмь», блистая, —

Вне времени, в предвечности своей,Предвечная любовь сама раскрылась,Безгранная, несчетностью любвей.

Она и перед этим находиласьНе в косном сне, затем что божествоНи «до», ни «после» над водой носилось.

Врозь и совместно, суть и веществоВ мир совершенства* свой полет помчали, —С тройного лука три стрелы его.*

Как в янтаре, стекле или кристаллеСияет луч, причем его приходИ заполненье целого совпали,

Так и Творца троеобразный плодИзлился, как внезапное сиянье,Где никакой неразличим черед.

Одновременны были и созданье,И строй существ; над миром быть даноВершиной тем, в ком — чистое деянье,

А чистую возможность держит дно;В средине — связью навсегда нетленнойС возможностью деянье сплетено.*

Хоть вам писал Иероним* блаженный,Что ангелы за долгий ряд вековСотворены до остальной вселенной,

Но истину на множестве листовПисцы святого духа* возвестили,Как ты поймешь, вникая в смысл их слов,

И разум видит сам, поскольку в силе,Что движители вряд ли долго такБез подлинного совершенства были.*

Теперь ты знаешь, где, когда и какСотворены любови их собора,*И трех желаний жар в тебе иссяк.

До двадцати не сосчитать так скоро,Как часть бесплотных духов привелаВ смятенье то, в чем для стихий опора.*

Другая часть, оставшись, началаТак страстно здесь кружиться, что начатыйКруговорот прервать бы не могла.

Причиною паденья был в проклятойГордыне тот, кто пред тобой предстал,Всем гнетом мира отовсюду сжатый.*

Сонм, зримый здесь, смиренно признавалСебя возникшим в Благости бездонной,Чей свет ему познанье даровал.

За это, по заслугам вознесенныйЧрез озаряющую благодать,Он преисполнен воли непреклонной.

И ты, не сомневаясь, должен знать,Что благодать нисходит по заслугеК любви, раскрытой, чтоб ее принять.

Теперь ты сам об этом мудром круге,Раз мой урок тобою восприят,Немалое домыслишь на досуге.

Но так как вам ученые твердят,Природу ангелов изображая,Что те, мол, мыслят, помнят и хотят,

Скажу еще, чтобы тебе прямаяОткрылась правда, на земле у васДвусмысленным ученьем повитая.

Бесплотные, возрадовавшись разЛицу Творца, пред кем без утаеньяРаскрыто все, с него не сводят глаз;

И так как им не пресекает зреньяНичто извне, они и не должныПрипоминать отъятые виденья.*

У вас же и не спят, а видят сны,Кто веря, а кто нет — своим рассказам;В одном — и срама больше, и вины.*

Там, на земле, не направляют разумОдной тропой: настолько вас влекутСтрасть к внешности и жажда жить показом.

Все ж, это с меньшим гневом терпят тут,Чем если слово божье суесловьюПриносят в жертву или вкривь берут.

Не думают, какою куплен кровьюЕго посев и как тому, кто чтитЕго смиренно, воздают любовью.*

Для славы, каждый что-то норовитИзмыслить, чтобы выдумка блеснулаС амвона, а Евангелье молчит.

Иной гласит, что вспять луна шагнулаВ час мук Христовых и сплошную сеньМеж солнцем и землею протянула, —

И лжет, затем что сам затмился день:Как лег на иудеев сумрак чудный,Так индов и испанцев скрыла тень.

Нет стольких Лапо во Фьоренце люднойИ стольких Биндо,* сколько басен в годИной наскажет пастырь безрассудный;

И стадо глупых с пастбища бредет,Насытясь ветром; ни один не ведал,Какой тут вред, но это не спасет.

Христос наказа первым верным не дал:«Идите, суесловьте!», но своеУченье правды им он заповедал,

И те, провозглашая лишь ее,Во имя веры подымали в схваткеЕвангелье, как щит и как копье.

Теперь в церквах лишь на остроты падкиДа на ужимки; если громок смех,То куколь пыжится,* и все в порядке.

А в нем сидит птенец, тайком от всех,Такой, что чернь, увидев, поняла бы,Какая власть ей отпускает грех;*

Все до того рассудком стали слабы,Что люди верят всякому вранью,И на любой посул толпа пришла бы.

Так кормит плут Антоньеву свиньюИ разных прочих, кто грязней намного,Платя деньгу поддельную свою.*

Но это все — окольная дорога,И нам пора на прежний путь опять,Со временем сообразуясь строго.

Так далеко восходит эта ратьСвоим числом, что смертной речи силаИ смертный ум не могут не отстать.

И в самом откровенье ДаниилаЧисло не обозначено точней:В его тьмах тем оно себя укрыло.*

Первоначальный Свет, разлитый в ней,Воспринят ею столь же разнородно,Сколь много сочетанных с ним огней.

А так как от познанья производноВлечение, то искони временЛюбовь горит и тлеет в ней несходно.

Суди же, сколь пространно вознесенПредвечный, если столькие зерцалаСебе он создал, где дробится он,

Единый сам в себе, как изначала».

Песнь тридцатая

Эмпирей — Лучезарная река — Райская роза

Примерно за шесть тысяч миль пылаетОт нас далекий час шестой, и теньПочти что к плоскости земля склоняет,

Когда небес, для нас глубинных, сеньСтановится такой, что луч напрасныйЧасть горних звезд на эту льет ступень;*

По мере приближения прекраснойСлужанки солнца,* меркнет глубинаОт славы к славе,* вплоть до самой ясной.

Так празднество, чьи вьются пламена,Объемля Точку, что меня сразила,Вмещаемым как будто вмещена,*

За мигом миг свой яркий свет гасило;Тогда любовь, как только он погас,Вновь к Беатриче взор мой обратила.

Когда б весь прежний мой о ней рассказОдна хвала, включив, запечатлела,Ее бы мало было в этот раз.

Я красоту увидел, вне пределаНе только смертных; лишь ее творец,Я думаю, постиг ее всецело.

Здесь признаю, что я сражен вконец,Как не бывал сражен своей задачей,Трагед иль комик,* ни один певец;

Как слабый глаз от солнца, не иначе,Мысль, вспоминая, что за свет сиялВ улыбке той, становится незрячей.

С тех пор как я впервые увидалЕе лицо здесь на земле, всечасноЗа ней я в песнях следом поспевал;

Но ныне я старался бы напрасноДостигнуть пеньем до ее красот,Как тот, чье мастерство уже не властно.

Такая, что о ней да воспоетТруба звучней моей, не столь чудесной,Которая свой труд к концу ведет:

«Из наибольшей области телесной,* —Как бодрый вождь, она сказала вновь, —Мы вознеслись в чистейший свет небесный,*

Умопостижный свет, где все — любовь,Любовь к добру, дарящая отраду,Отраду слаще всех, пьянящих кровь.

Здесь райских войск увидишь ты громаду,И ту, и эту рать;* из них однаТакой, как в день суда, предстанет взгляду».

Как вспышкой молнии пораженаСпособность зренья, так что и к предметам,Чей блеск сильней, бесчувственна она, —

Так я был осиян ярчайшим светом,И он столь плотно обволок меня,Что все исчезло в озаренье этом.

«Любовь, от века эту твердь храня,Вот так приветствует, в себя приемля,И так свечу готовит для огня».*

Еще словам коротким этим внемля,Я понял, что прилив каких-то силМеня возносит, надо мной подъемля;

Он новым зреньем взор мой озарил,Таким, что выдержать могло бы око,Какой бы яркий пламень ни светил.

И свет предстал мне в образе потока,Струистый блеск, волшебною веснойВдоль берегов расцвеченный широко.

Живые искры, взвившись над рекой,Садились на цветы, кругом порхая,Как яхонты в оправе золотой;

И, словно хмель в их запахе впивая,Вновь погружались в глубь чудесных вод;И чуть одна нырнет, взлетит другая.

«Порыв, который мысль твою влечетПостигнуть то, что пред тобой предстало,Мне тем милей, чем больше он растет.

Но надо этих струй испить сначала,Чтоб столь великой жажды зной утих».*Так солнце глаз моих, начав, сказало;

И вновь: «Река, топазов огневыхВзлет и паденье, смех травы блаженный —Лишь смутные предвестья правды их.*

Они не по себе несовершенны,А это твой же собственный порок,Затем что слабосилен взор твой бренный».

Так к молоку не рвется сосунокЛицом, когда ему порой случитсяПроспать намного свой обычный срок,

Как устремился я, спеша склониться,Чтоб глаз моих улучшить зеркала,К воде, дающей в лучшем утвердиться.

Как только влаги этой испилаКаемка век,* река, — мне показалось, —Из протяженной сделалась кругла;

И как лицо, которое скрывалосьЛичиною, — чуть ложный вид исчез,Становится иным, чем представлялось,

Так превратились в больший пир чудесЦветы и огоньки, и я увиделВоочью оба воинства небес.*

О божий блеск, в чьей славе я увиделВсеистинной державы торжество, —Дай мне сказать, как я его увидел!

Есть горний свет, в котором божествоЯвляется очам того творенья,Чей мир единый — созерцать его;

Он образует круг, чьи измереньяНастоль огромны, что его обводОбвода солнца шире без сравненья.

Его обличье луч ему дает,Верх озаряя тверди первобежной,Чья жизнь и мощь начало в нем берет.*

И как глядится в воду холм прибрежный,Как будто чтоб увидеть свой наряд,Цветами убран и травою нежной,

Так, окружая свет, над рядом ряд, —А их сверх тысячи, — в нем отразилосьВсе, к высотам обретшее возврат.

Раз в нижний круг такое бы вместилосьСветило, какова же ширинаВсей этой розы, как она раскрылась?*

Взор не смущали глубь и вышина,И он вбирал весь этот праздник ясныйВ количестве и в качестве сполна.

Там близь и даль давать и брать не властны:*К тому, где бог сам и один царит,Природные законы непричастны.

В желть вечной розы,* чей цветок раскрытИ вширь, и ввысь и негой благовоннойПеснь Солнцу вечно вешнему* творит,

Я был введен, — как тот, кто смолк, смущенный, —Моей владычицей, сказавшей: «ВотСонм, в белые одежды облеченный!

Взгляни, как мощно град наш вкруг идет!Взгляни, как переполнены ступениИ сколь немногих он отныне ждет!*

А где, в отличье от других сидений,Лежит венец, твой привлекая глаз,Там, раньше, чем ты вступишь в эти сени,

Воссядет дух державного средь васАрриго* , что, Италию спасая,Придет на помощь в слишком ранний час.

Так одуряет вас корысть слепая,Что вы — как новорожденный в беде,Который чахнет, мамку прочь толкая.

В те дни увидят в божием судеТого, кто явный путь и сокровенныйС ним поведет по-разному везде.

Но не потерпит бог, чтоб сан священныйНосил он долго; так что канет онТуда, где Симон волхв казнится, пленный;

И будет вглубь Аланец оттеснен».*

Песнь тридцать первая