Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь двадцать пятая

Восьмое, звездное небо (продолжение)

Коль в некий день поэмою священной,Отмеченной и небом и землей,Так что я долго чах, в трудах согбенный,

Смирится гнев, пресекший доступ мойК родной овчарне,* где я спал ягненком,Немил волкам, смутившим в ней покой, —

В ином руне, в ином величьи звонкомВернусь, поэт, и осенюсь венцом*Там, где крещенье принимал ребенком;*

Затем что в веру, души пред ТворцомЯвляющую, там я облачилсяИ за нее благословлен Петром.*

И вот огонь, к нам движась, отделилсяОт тех огней, откуда старшина*Наместников Христовых появился;

И Беатриче, радости полна:«Смотри! Смотри! Вот витязь, чьим заслугамТакая честь в Галисьи воздана!»*

Как если голубь сядет рядом с другом,И, нежностью взаимною делясь,Они воркуют и порхают кругом,

Так, видел я, один высокий князьВстречал другого ласковым приветомИ брашна горние хвалил, дивясь.

Приветствия закончились на этом,И каждый coram me,* недвижен, нем,Так пламенел, что взгляд сражен был светом.

И Беатриче молвила затемС улыбкой: «Славный дух и возвестительТого, как щедр небесный храм ко всем,*

Надеждой эту огласи обитель.Ведь ею ты бывал в людских глазах,Когда троих из вас почтил спаситель».*

«Вздыми чело, превозмоги свой страх;Из смертного предела вознесенныйЗдесь должен в наших созревать лучах».

Так говорил душе моей смущеннойВторой огонь; и я возвел к горам*Взгляд, гнетом их чрезмерным преклоненный.

«Раз наш властитель изволяет сам,Чтоб ты среди чертога потайного,Еще живой, предстал его князьям

И, видев правду царства неземного,Надежду, что к благой любви ведет,В себе и в остальных упрочил снова,

Поведай, что — она, и как цвететВ твоей душе, и как в нее вступила».Так молвил снова тот огонь высот.

И та, что перья крыл моих стремилаВ их воспаренье до таких вершин,Меня в ответе так предупредила:

«В воинствующей церкви ни одинНадеждой не богаче, — как то зримоВ пресветлом Солнце неземных дружин;

За то увидеть свет Ерусалима*Он из Египта* этот путь свершил,Еще воинствуя неутомимо.

Другие два вопроса (ты спросилНе чтоб узнать, а с тем, что он изложит,Как эту добродетель ты почтил)

Ему оставлю я; на оба можетЛегко и не хвалясь ответить он;И божья милость пусть ему поможет».

Как школьник, на уроке вопрошен,Свое желая обнаружить знанье,Рад отвечать про то, в чем искушен:

«Надежда, — я сказал, — есть ожиданьеГрядущей славы; ценность прежних делИ благодать — его обоснованье.

От многих звезд я этот свет узрел;Но первый мне его пролил волноюТот, кто всех выше вышнего воспел.*

«Да уповают на тебя душою, —Он пел, — кто имя ведает твое!»И как не ведать, веруя со мною?

Ты ею сердце оросил моеВ твоем посланьи; полн росы блаженной,Я и других кроплю дождем ее».

Пока я говорил, в груди нетленнойТого пожара — колебался свет,Как вспышки молний, частый и мгновенный.

«Любовь, которой я досель согрет, —Дохнул он, — к добродетели,* до краяБорьбы за пальму шедшей мне вослед,*

Велит мне вновь дохнуть тебе, взирая,Как ты ей рад, дабы ты мне сказал,Чего ты ожидаешь, уповая».

«Я это понял, — так я отвечал, —Из Нового и Ветхого завета,Цель душ познав, тех, что господь избрал.

В две ризы* будет каждая одетаВ земле своей, — Исайя возвестил.А их земля — жизнь сладостная эта.

Еще ясней, по мере наших сил,Твой брат,* сказав про белые уборы,Нам откровенье это изложил»,

Когда я кончил, — огласив просторы,«Sperent in te»* раздалось в вышине;На что, кружа, откликнулись все хоры.

И так разросся свет в одном огне,*Что, будь у Рака сходный перл, зимоюБывал бы месяц о едином дне.*

Как девушка встает, идет и, к роюПлясуний примыкая, воздаетЧесть новобрачной, не кичась собою,

Так, видел я, вспылавший пламень тотПримкнул к двоим, которых, с нами рядом,Любви горящей мчал круговорот.

Он слился с песнопением и ладом;Недвижна и безмолвна, госпожаИх, как невеста, озирала взглядом.

«Он, с Пеликаном нашим возлежа,К его груди приник;* и с выси крестнойПриял великий долг, ему служа».

Так Беатриче; взор ее чудесныйЕе словами не был отвлеченОт созерцанья красоты небесной.

Как тот, чей взгляд с усильем устремлен,Чтоб видеть солнце затемненным частно,И он, взирая, зрения лишен,

Таков был я пред вспыхнувшим столь ясноИ услыхал: «Зачем слепишь ты взор,Чтоб видеть то, чего искать напрасно?*

Я телом — прах во прахе до тех пор,Пока число не завершится наше,Как требует предвечный приговор.

В двух ризах здесь,* и всех блаженных краше,Лишь два сиянья, взнесшиеся вдруг;И с этим ты вернешься в царство ваше».

При этом слове огнезарный кругЗатих, и с ним — рождавшийся в пречистомСмешенье трех дыханий нежный звук;

Так, на шабаш иль в месте каменистом,Строй весел, только что взрезавших вал,Враз замирает, остановлен свистом.

О, что за трепет душу мне объял,Когда я обернулся к БеатричеИ ничего не видел, хоть стоял

Вблизи нее и в мире всех величий!

Песнь двадцать шестая

Восьмое, звездное небо (продолжение)

Пока я был смущен угасшим взором,Осиливший его костер лучей*Повеял дуновением, в котором

Послышалось: «Доколе свет очей,Затменный мной, к тебе не возвратится,Да возместит утрату звук речей.

Итак, начни; скажи, куда стремитсяТвоя душа,* и отстрани испуг:Взор у тебя не умер, а мутится.

В очах у той, что ввысь из круга в кругТебя стезею дивной возносила,Таится мощь Ананииных рук».*

«С терпеньем жду, — моим ответом было, —Целенья глаз, куда, как в недра врат,Она с огнем сжигающим вступила.

Святое Благо неземных палатЕсть альфа и омега книг, чьи строкиУста любви мне шепчут и гласят».*

И голос тот, которым я, безокий,Утешился в нежданной слепоте,Вновь налагая на меня уроки,

Сказал: «Тебя на частом решетеПроверю я. Какие побужденьяТвой лук направили к такой мете?»*

И я: «Чрез философские ученьяИ через то, что свыше внушено,Я той любви приял напечатленья;

Затем что благо, чуть оценено,Дает вспылать любви, тем боле властной,Чем больше в нем добра заключено.

Поэтому к Прасути, столь прекрасной,Что все блага, которые не в ней, —Ее луча всего лишь свет неясный,

Должна с любовью льнуть всего сильнейДуша того, кто правду постигает,Проникшую мой довод до корней.

Ту правду предо мною расстилаетМне показавший первую Любовь*Всего, что вековечно пребывает;

Правдивый голос расстилает вновь,Сам о себе сказавший Моисею:«Узреть всю славу дух твой приготовь»;*

И расстилаешь ты, когда твоеюВысокой речью миру оглашенСмысл вышних тайн так громко, как ничьею».

«Земным рассудком, — вновь повеял он, —И подтверждающими голосами*Жарчайший пыл твой к богу обращен.

Но и другими, может быть, ремнямиК нему влеком ты. Сколькими, открой,Твоя любовь язвит тебя зубами?»

Не утаился умысел святойОрла Христова,* так что я заметил,Куда ответ он направляет мой.

«Все те укусы, — я ему ответил, —Что нас стремят к владыке бытия,Крепят любовь, которой дух мой светел.

Жизнь мирозданья, как и жизнь моя,Смерть, что он принял, жить мне завещая,Все, в чем надежда верящих, как я,

И сказанная истина живая* —Меня из волн дурной любви спасли,На берегу неложной утверждая.

И все те листья,* что в саду взрослиУ вечного садовника, люблю я,Поскольку к ним его дары сошли».

Едва я смолк, раздался, торжествуя,Напев сладчайший в небе: «Свят, свят, свят!»И Беатриче вторила, ликуя.

Как при колючем свете сон разъятТем, что стремится зрительная силаНа луч, пронзающий за платом плат,*

И зренье пробужденному немило,Настолько смутен он, вернувшись в быль,Пока сознанье ум не укрепило, —

Так Беатриче с глаз моих всю пыльПрочь согнала очей своих лучами,Сиявшими на много тысяч миль;

Я даже стал еще острей глазами;И вопросил, смущенный, про того,Кто как четвертый свет возник пред нами.

И Беатриче мне: «В лучах егоДуша, всех прежде созданная,* славитСоздателя и бога своего».

Как сень ветвей, когда ее придавитИдущий ветер, никнет, тяжела,Потом, вознесшись, вновь листву расправит, —

Таков был я, пока та речь текла,Дивясь; потом, отвагу вновь обретшиВ той жажде молвить, что мне душу жгла,

Я начал: «Плод, единый, что, не цветши,Был создан зрелым, праотец людей,Дочь и сноху в любой жене нашедший,*

Внемли мольбе усерднейшей моей,Ответь! Вопрос ты ведаешь заране,И я молчу, чтоб внять тебе скорей».

Когда зверек накрыт обрывком ткани,То, оболочку эту полоша,Он выдает всю явь своих желаний;

И точно так же первая душаСвою мне радость сквозь лучи покроваИзобличала, благостью дыша.

Потом дохнула: «В нем* я и без словаУверенней, чем ты уверен в том,Что несомненнее всего иного.

Его я вижу в Зеркале святом,Которое, все отражая строго,Само не отражается ни в чем.

Ты хочешь знать, давно ль я, волей бога,Вступил в высокий сад, где в должный мигТебе открылась горняя дорога,*

Надолго ль он в глазах моих возник,И настоящую причину гнева,И мною изобретенный язык.

Знай, сын мой: не вкушение от древа,А нарушенье воли божестваЯ искупал, и искупала Ева.

Четыре тысячи и триста дваВозврата солнца твердь меня манилаТам, где Вергилий свыше внял слова;*

Оно же все попутные светилаПовторно девятьсот и тридцать раз,Пока я жил на свете, посетило.*

Язык, который создал я, угасЗадолго до немыслимого делаТех, кто Немвродов исполнял приказ;*

Плоды ума зависимы всецелоОт склоннностей, а эти — от светил,И потому не длятся без предела.

Естественно, чтоб смертный говорил;Но — так иль по-другому, это надо,Чтоб не природа, а он сам решил.

Пока я не сошел к томленью Ада,«И» в дольном мире звался Всеблагой,В котором вечная моя отрада;

Потом он звался «Эль»; и так любойОбычай смертных сам себя сменяет,Как и листва сменяется листвой.

На той горе, что выше всех всплывает,Я пробыл и святым, и несвятымОт утра и до часа, что вступает,

Чуть солнце сменит четверть, за шестым».*

Песнь двадцать седьмая