Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь двадцать третья

Восьмое, звездное небо — Торжествующие

Как птица, посреди листвы любимой,Ночь проведя в гнезде птенцов родных,Когда весь мир от нас укрыт, незримый,

Чтобы увидеть милый облик ихИ корм найти, которым сыты детки, —А ей отраден тяжкий труд для них, —

Час упреждая на открытой ветке,Ждет, чтобы солнцем озарилась мгла,И смотрит вдаль, чуть свет забрезжит редкий, —

Так Беатриче, выпрямясь, ждалаИ к выси, под которой утомленныйШаг солнца медлит,* очи возвела.

Ее увидя страстно поглощенной,Я уподобился тому, кто ждет,До времени надеждой утоленный.

Но только был недолог переходОт ожиданья до того мгновенья,Как просветляться начал небосвод.

И Беатриче мне: «Вот ополченьяХристовой славы, вот где собран он,Весь плод небесного круговращенья!»

Казался лик ее воспламенен,И так сиял восторг очей прекрасных,Что я пройти в безмолвье принужден.

Как Тривия в час полнолуний ясныхКрасуется улыбкою своейСредь вечных нимф, на небе неугасных,*

Так, видел я, над тысячей огнейОдно царило Солнце,* в них сияя,Как наше — в горних светочах ночей.*

В живом свеченье Сущность световая,Сквозя, струила огнезарный дождьТаких лучей, что я не снес, взирая.

О Беатриче, милый, нежный вождь!Она сказала мне: «Тебя сразилаНичем неотражаемая мощь;

Затем что здесь — та Мудрость, здесь — та Сила,Которая, вослед векам тоски,Пути меж небом и землей открыла».

Как пламень, ширясь, тучу рвет в куски,Когда ему в ее пределах тесно,И падает, природе вопреки,

Так, этим пиршеством взращен чудесно,Мой дух прорвался из своей брони,И что с ним было, памяти безвестно.

«Открой глаза и на меня взгляни!Им было столько явлено, что властныМою улыбку выдержать они».

Я был как тот, кто, пробудясь, неясныйПрипоминает образ, но, забыв,На память возлагает труд напрасный, —

Когда я услыхал ее призыв,Такой пленительный, что на скрижалиМинувшего он будет вечно жив.

Хотя б мне в помощь все уста звучали,Которым млека сладкого родникПолимния и сестры* изливали,

Я тысячной бы доли не достиг,Священную улыбку воспевая,Которой воссиял священный лик;

И потому в изображенье РаяСвятая повесть скачет иногда,Как бы разрывы на пути встречая.

Но столь велики тягости труда,И так для смертных плеч тяжка натуга,Что им подчас и дрогнуть — нет стыда.

Морской простор не для худого струга —Тот, что отважным кораблем вспенен,Не для пловца, чья мысль полна испуга.*

«Зачем ты так в мое лицо влюблен,Что красотою сада неземного,В лучах Христа расцветшей, не прельщен?

Там — роза* , где божественное СловоПрияло плоть; там веянье лилей,*Чей запах звал искать пути благого».

Так Беатриче; повинуясь ей,Я обратился сызнова к сраженью,Нелегкому для немощных очей.

Как под лучом, который явлен зреньюВ разрыве туч, порой цветочный лугСиял моим глазам, укрытым тенью,

Так толпы светов я увидел вдруг,Залитые лучами огневыми,Не видя, чем так озарен их круг.

О благостная мощь, светя над ними,Ты вознеслась, свой облик затеня,Чтоб я очами мог владеть моими.

Весть о цветке, чье имя у меняИ днем и ночью на устах, стремилаМой дух к лучам крупнейшего огня.

Когда мое мне зренье отразилоИ яркость и объем звезды живой,Вверху царящей, как внизу царила,

Спустился в небо светоч огневой*И, обвиваясь как венок текучий,Замкнул ее в свой вихорь круговой.

Сладчайшие из всех земных созвучий,Чья прелесть больше всех душе мила,Казались бы как треск раздранной тучи,

В сравненье с этой лирой, чья хвалаВенчала блеск прекрасного сапфира,Которым твердь светлейшая светла.

«Я вьюсь, любовью чистых сил эфира,Вкруг радости, которую нам шлетУтроба, несшая надежду мира;

И буду виться, госпожа высот,Пока не взыдешь к сыну и святыеНе освятит просторы твой приход».

Такой печатью звоны кольцевыеЗапечатлелись; и согласный зовВзлетел от всех огней, воззвав к Марии.

Всех свитков мира царственный покров,*Дыханьем божьим жарче оживляемИ к богу ближе остальных кругов,

Нас осенял своим исподним краемТак высоко, что был еще незримИ там, где я стоял, неразличаем;

Я был бессилен зрением моимПоследовать за пламенем венчанным,Вознесшимся за семенем своим.*

Как, утоленный молоком желанным,Младенец руки к матери стремит,С горячим чувством, внешне излиянным,

Так каждый из огней был кверху взвитВершиной, изъявляя ту отраду,Которую Мария им дарит.

Они недвижно представали взгляду,«Regina coeli»* воспевая так,Что я доныне чувствую усладу.

О, до чего прекрасный собран злакЛарями этими,* и как богато,И как посев их на земле был благ!

Здесь радует сокровище, когда-тоСтяжанное у Вавилонских водВ изгнанье слезном, где отверглось злато.*

Здесь древний сонм и новый сонм* цветет,И празднует свой подвиг величавый,Под сыном бога и Марии, тот,

Кто наделен ключами этой славы.*

Песнь двадцать четвертая

Восьмое, звездное небо (продолжение)

О сонм избранных к вечере великойСвятого агнца, где утоленоАлканье всех! Раз всеблагим владыкой

Вот этому вкусить уже даноТо, что с трапезы вашей упадает,Хоть время жизни им не свершено, —

Помыслив, как безмерно он желает,Ему росы пролейте! Вас поитРодник, дарящий то, чего он чает».

Так Беатриче; радостный синклитСтал вьющимися на осях кругами*И, как кометы, пламенем повит.

И как в часах колеса ходят сами,Но в первом — ход неразличим извне,А крайнее летит перед глазами,

Так эти хороводы, движась неОднообразно, медленно и скоро,Различность их богатств являли мне.

И вот из драгоценнейшего хораТакой блаженный пламень* воспарил,Что не осталось ярче в нем для взора;

Вкруг Беатриче трижды он проплыл,И вспомнить о напеве, им пропетом,Воображенье не находит сил;

Скакнув пером, я не пишу об этом;Для этих складок* самые мечты,Не только речь, чрезмерно резки цветом.

«Сестра моя святая, так чистыТвои мольбы, что с чередой блаженнойМеня любовью разлучила ты».

Остановясь, огонь благословенный,Направя к госпоже моей полетДыханья, дал ответ вышереченный.

И та: «О свет, в котором вечен тот,Кому господь от этого чертогаВручил ключи, принесши их с высот,

Из уст твоих, насколько хочешь строго,Да будет он о вере вопрошен,Тебя по морю ведшей, волей бога.

В любви, в надежде, в вере — прям ли он,Ты видишь сам, взирая величавоТуда, где всякий помысл отражен.

Но так как граждан горняя державаСнискала верой, пусть он говорит,Чтобы, как должно, воздалась ей слава».

Как бакалавр* , вооружась, молчитИ ждет вопроса по тому предмету,Где он изложит, но не заключит,*

Так точно я, услыша просьбу эту,Вооружал всем знаньем разум мойПеред таким учителем к ответу.

«Скажи, христианин, свой лик открой:В чем сущность веры?» Я возвел зеницыК огню, который веял предо мной;

Потом, взглянув, увидел проводницыПоспешный знак — словесному ручьюИзлиться дать из мысленной криницы.

«Раз мне дано, чтоб веру я моюПред мощным первоборцем исповедал,Пусть мысль мою я внятно разовью! —

Сказал я. — Как о вере нам поведалТвой брат,* который с помощью твоейИдти путем неверным Риму не дал,

Она — основа чаемых вещейИ довод для того, что нам незримо;Такую сущность полагаю в ней».

И он: «Ты мыслишь неопровержимо,Коль верно понял смысл, в каком онаИм как основа и как довод мнима».

И я на это молвил: «ГлубинаВещей, мне явленных в небесной сфере,Для низменного мира столь темна,

Что там их бытие — в единой вере,Дающей упованью прочно стать;Чрез то она — основа в полной мере.

Нам подобает умозаключатьИз веры там, где знание невластно;И доводом ее нельзя не звать».

И я услышал: «Если б все так ясноУсваивали истину, познав, —Софисты ухищрялись бы напрасно».

Горящая любовь, так продышав,Добавила: «Неуличим в изъянеИспытанной монеты вес и сплав;

Но есть ли у тебя она в кармане?»И я: «Да, есть, блестяща и кругла.И я не усомнюсь в ее чекане».

Опять, вещая, голос издалаГлубь света: «Этот бисер,* всех дороже,Рождающий все добрые дела,

Где ты обрел?» Я молвил: «Дождь погожийСвятого духа, щедро пролитойРавно по ветхой и по новой коже,*

Есть силлогизм, с такою остротойМеня приведший к правильным основам,Что мнится мне тупым любой иной».

И я услышал: «В ветхом или в новомСужденье — для рассудка твоегоЧто ты нашел, чтоб счесть их божьим словом?»

Я молвил: «Доказательство того —Дела;* для них железа не калилоИ молотом не било естество».

Ответ гласил: «А в том, что это было,Порука где? Что доказательств ждет,То самое свидетельством служило».

«Вселенной к христианству переход, —Сказал я, — без чудес, один, бесспорно,Все чудеса стократно превзойдет;

Ты, нищ и худ, принес святые зерна,Чтобы взошли ростки благие там,Где вместо лоз теперь колючки терна».

Когда я смолк, по огненным кругамПеснь «Бога хвалим» раздалась святая,И горний тот напев неведом нам.

И этот князь, который, увлекаяОт ветви к ветви, чтобы испытатьМеня в листве довел уже до края,

Так речь свою продолжил: «Благодать,Любя твой ум, доныне отверзалаТвои уста, как должно отверзать,

И я одобрил то, что вверх всплывало.Но самой этой веры в чем предмет,И в чем она берет свое начало?»

«Святой отец и дух, узревший свет,В который верил так, что в гроб спустился,Юнейших ног опережая след,* —

Я начал, — ты велишь, чтоб я открылся,В чем эта вера твердая мояИ почему я в вере утвердился.

Я отвечаю: в бога верю я,Что движет небеса, единый, вечный,Любовь и волю* , недвижим, дая.

И в физике к той правде безупречной,И в метафизике приходим мы,И мне ее же с выси бесконечной

Льют Моисей, пророки и псалмы,Евангелье и то, что вы* сложили,Когда вам дух воспламенил умы.

И верю в три лица, что вечно были,Чья сущность столь едина и тройна,Что «суть» и «есть» они равно вместили.

Глубь тайны божьей, как она данаВ моих словах, в мой разум пролитая,Евангельской печатью скреплена.

И здесь — начало, искра здесь живая,Чье пламя разрослось, пыланьем ставИ, как звезда небес, во мне сверкая».

Как господин, отрадной вести вняв,Слугу, когда тот смолк, за извещеньеДушой благодарит, его обняв,

Так, смолкшему воспев благословенье,Меня кругом до трех обвеял кратАпостольский огонь, чье вняв веленье

Я говорил; так был он речи рад.

Песнь двадцать пятая