Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь двадцать вторая

Седьмое небо — Сатурн (окончание) — Вознесение в восьмое, звездное небо

Объят смятеньем, я направил взорыК моей вожатой, как малыш спешитВсегда туда, где верной ждет опоры;

Она, как мать, чей голос так звучит,Что мальчик, побледневший от волненья,Опять веселый обретает вид,

Сказала мне: «Здесь горние селенья.Иль ты забыл, что свят в них каждый мигИ все исходит от благого рвенья?

Суди, как был бы искажен твой ликМоей улыбкой и поющим хором,Когда тебя так потрясает крик,

Непонятый тобою, но в которомПредвозвещалось мщенье, чей приходТы сам еще увидишь смертным взором.

Небесный меч ни медленно сечет,Ни быстро, разве лишь в глазах иного,Кто с нетерпеньем иль со страхом ждет.

Теперь ты должен обернуться снова;Немало душ, одну другой славнейУвидишь ты, мое исполнив слово».

Я оглянулся, повинуясь ей;И мне станица мелких сфер предстала,Украшенных взаимностью лучей.

Я был как тот, кто притупляет жалоЖелания и заявить о немНе смеет, чтоб оно не раздражало.

Но подплыла всех налитей огнемИ самая большая из жемчужинУнять меня в томлении моем.

В ней я услышал* : «Будь твой взор так дружен,Как мой, с любовью, жгущей нашу грудь,Вопрос твой был бы в слове обнаружен.

Но я, чтоб не замедлен был твой путьК высокой цели, не таю ответа,Хоть ты уста боишься разомкнуть.

Вершину над Касино* в оны летаТолпами посещал в урочный часОбманутый народ,* противник света.

Я — тот, кто там поведал в первый раз,Как назывался миру ниспославшийТу истину, что так возносит нас;

По милости, мне свыше воссиявшей,Я всю округу вырвал из тенетНечистой веры, землю соблазнявшей.

Все эти светы были, в свой черед,Мужи, чьи взоры созерцали бога,А дух рождал священный цвет и плод.

Макарий здесь, здесь Ромоальд,* здесь многоМоих собратий, чей в монастыряхБыл замкнут шаг и сердце было строго».

И я ему: «Приязнь, в твоих словахМне явленная, и благоволенье,Мной видимое в ваших пламенах,

Моей души раскрыли дерзновенье,Как розу раскрывает солнца зной,Когда всего сильней ее цветенье.

И я прошу; и ты, отец, открой,Могу ли я пребыть в отрадной вере,Что я узрю воочью образ твой».

И он мне: «Брат, свершится в высшей сфере*Все то, чего душа твоя ждала;Там все, и я, блаженны в полной мере.

Там свершена, всецела и зрелаНадежда всех; там вечно пребываетЛюбая часть недвижной, как была.

То — шар вне места, остий он не знает;И наша лестница, устремленаВ его предел, от взора улетает.

Пред патриархом Яковом онаДотуда от земли взнеслась когда-то,Когда предстала, ангелов полна.*

Теперь к ее ступеням не подъятаНичья стопа, и для сынов землиПисать устав мой — лишь бумаги трата.

Те стены, где монастыри цвели, —Теперь вертепы; превратились рясыВ дурной мукой набитые кули.

Не так враждебна лихва без прикрасыВсевышнему, как в нынешние дниСтоль милые монашеству запасы.

Все, чем владеет церковь, — искониНаследье нищих, страждущих сугубо,А не родни* иль якобы родни.

Столь многое земному телу любо,Что раньше минет чистых дум пора,Чем первый желудь вырастет у дуба.

Петр* начинал без злата и сребра,А я — молитвой и постом упорным;Франциск смиреньем звал на путь добра.

И ты, сравнив с почином благотворнымТот путь, каким преемники идут,Увидишь сам, что белый цвет стал черным.

Хоть в том, как Иордан был разомкнутИ вскрылось море, промысл объявилсяЧудесней, чем была бы помощь тут».

Так он сказал и вновь соединилсяС собором, и собор слился тесней;Затем, как вихорь, разом кверху взвился.

Моя владычица вдоль ступенейМеня взметнула легким мановеньем,Всесильным над природою моей;

Ни вверх, ни вниз естественным движеньемТак быстро не спешат в земном краю,Чтобы с моим сравниться окрыленьем.

Читатель, верь, — как то, что я таюНадежду вновь обресть усладу Рая,Которой ради, каясь, перси бью, —

Ты не быстрей обжег бы, вынимая,Свой перст в огне, чем предо мной возникЗнак, первый вслед Тельцу,* меня вбирая.

О пламенные звезды, о родникВысоких сил, который возлелеялМой гений, будь он мал или велик!*

Всходил меж вас, меж вас к закату реялОтец всего, в чем смертна жизнь, когдаТосканский воздух на меня повеял;*

И мне, чудесно взятому туда,Где ходит свод небесный, вас кружащий,*Быть в вашем царстве выпала чреда.

К вам устремляю ныне вздох молящий,Дабы мой дух окреп во много кратИ трудный шаг* свершил, его манящий.

«Так близок ты к последней из отрад, —Сказала Беатриче мне, — что строгийБыть должен у тебя и чистый взгляд.

Пока ты не вступил в ее чертоги,Вниз посмотри, — какой обширный мирЯ под твои уже повергла ноги;

Чтоб уготовать в сердце светлый пирПобедным толпам,* что сюда несутсяС веселием сквозь круговой эфир».

Тогда я дал моим глазам вернутьсяСквозь семь небес — и видел этот шар*Столь жалким, что не мог не усмехнуться;

И чем в душе он меньший будит жар,Тем лучше; и к другому обращенныйБесспорнейшую мудрость принял в дар.

Я дочь Латоны* видел озареннойБез тех теней,* чье прежде естествоИскал в среде густой и разреженной.

Я вынес облик сына твоего,О Гиперион* ; и постиг круженье,О Майя и Диона,* близ него.

Я созерцал смягченное гореньеЮпитера меж сыном и отцом;*Мне уяснилось их перемещенье.

И быстроту свою, и свой объемВсе семеро представили мне сами,И как у всех — уединенный дом.

С нетленными вращаясь Близнецами,Клочок, родящий в нас такой раздор,Я видел весь, с горами и реками.*

Потом опять взглянул в прекрасный взор.

Песнь двадцать третья

Восьмое, звездное небо — Торжествующие

Как птица, посреди листвы любимой,Ночь проведя в гнезде птенцов родных,Когда весь мир от нас укрыт, незримый,

Чтобы увидеть милый облик ихИ корм найти, которым сыты детки, —А ей отраден тяжкий труд для них, —

Час упреждая на открытой ветке,Ждет, чтобы солнцем озарилась мгла,И смотрит вдаль, чуть свет забрезжит редкий, —

Так Беатриче, выпрямясь, ждалаИ к выси, под которой утомленныйШаг солнца медлит,* очи возвела.

Ее увидя страстно поглощенной,Я уподобился тому, кто ждет,До времени надеждой утоленный.

Но только был недолог переходОт ожиданья до того мгновенья,Как просветляться начал небосвод.

И Беатриче мне: «Вот ополченьяХристовой славы, вот где собран он,Весь плод небесного круговращенья!»

Казался лик ее воспламенен,И так сиял восторг очей прекрасных,Что я пройти в безмолвье принужден.

Как Тривия в час полнолуний ясныхКрасуется улыбкою своейСредь вечных нимф, на небе неугасных,*

Так, видел я, над тысячей огнейОдно царило Солнце,* в них сияя,Как наше — в горних светочах ночей.*

В живом свеченье Сущность световая,Сквозя, струила огнезарный дождьТаких лучей, что я не снес, взирая.

О Беатриче, милый, нежный вождь!Она сказала мне: «Тебя сразилаНичем неотражаемая мощь;

Затем что здесь — та Мудрость, здесь — та Сила,Которая, вослед векам тоски,Пути меж небом и землей открыла».

Как пламень, ширясь, тучу рвет в куски,Когда ему в ее пределах тесно,И падает, природе вопреки,

Так, этим пиршеством взращен чудесно,Мой дух прорвался из своей брони,И что с ним было, памяти безвестно.

«Открой глаза и на меня взгляни!Им было столько явлено, что властныМою улыбку выдержать они».

Я был как тот, кто, пробудясь, неясныйПрипоминает образ, но, забыв,На память возлагает труд напрасный, —

Когда я услыхал ее призыв,Такой пленительный, что на скрижалиМинувшего он будет вечно жив.

Хотя б мне в помощь все уста звучали,Которым млека сладкого родникПолимния и сестры* изливали,

Я тысячной бы доли не достиг,Священную улыбку воспевая,Которой воссиял священный лик;

И потому в изображенье РаяСвятая повесть скачет иногда,Как бы разрывы на пути встречая.

Но столь велики тягости труда,И так для смертных плеч тяжка натуга,Что им подчас и дрогнуть — нет стыда.

Морской простор не для худого струга —Тот, что отважным кораблем вспенен,Не для пловца, чья мысль полна испуга.*

«Зачем ты так в мое лицо влюблен,Что красотою сада неземного,В лучах Христа расцветшей, не прельщен?

Там — роза* , где божественное СловоПрияло плоть; там веянье лилей,*Чей запах звал искать пути благого».

Так Беатриче; повинуясь ей,Я обратился сызнова к сраженью,Нелегкому для немощных очей.

Как под лучом, который явлен зреньюВ разрыве туч, порой цветочный лугСиял моим глазам, укрытым тенью,

Так толпы светов я увидел вдруг,Залитые лучами огневыми,Не видя, чем так озарен их круг.

О благостная мощь, светя над ними,Ты вознеслась, свой облик затеня,Чтоб я очами мог владеть моими.

Весть о цветке, чье имя у меняИ днем и ночью на устах, стремилаМой дух к лучам крупнейшего огня.

Когда мое мне зренье отразилоИ яркость и объем звезды живой,Вверху царящей, как внизу царила,

Спустился в небо светоч огневой*И, обвиваясь как венок текучий,Замкнул ее в свой вихорь круговой.

Сладчайшие из всех земных созвучий,Чья прелесть больше всех душе мила,Казались бы как треск раздранной тучи,

В сравненье с этой лирой, чья хвалаВенчала блеск прекрасного сапфира,Которым твердь светлейшая светла.

«Я вьюсь, любовью чистых сил эфира,Вкруг радости, которую нам шлетУтроба, несшая надежду мира;

И буду виться, госпожа высот,Пока не взыдешь к сыну и святыеНе освятит просторы твой приход».

Такой печатью звоны кольцевыеЗапечатлелись; и согласный зовВзлетел от всех огней, воззвав к Марии.

Всех свитков мира царственный покров,*Дыханьем божьим жарче оживляемИ к богу ближе остальных кругов,

Нас осенял своим исподним краемТак высоко, что был еще незримИ там, где я стоял, неразличаем;

Я был бессилен зрением моимПоследовать за пламенем венчанным,Вознесшимся за семенем своим.*

Как, утоленный молоком желанным,Младенец руки к матери стремит,С горячим чувством, внешне излиянным,

Так каждый из огней был кверху взвитВершиной, изъявляя ту отраду,Которую Мария им дарит.

Они недвижно представали взгляду,«Regina coeli»* воспевая так,Что я доныне чувствую усладу.

О, до чего прекрасный собран злакЛарями этими,* и как богато,И как посев их на земле был благ!

Здесь радует сокровище, когда-тоСтяжанное у Вавилонских водВ изгнанье слезном, где отверглось злато.*

Здесь древний сонм и новый сонм* цветет,И празднует свой подвиг величавый,Под сыном бога и Марии, тот,

Кто наделен ключами этой славы.*

Песнь двадцать четвертая