Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь двадцать четвертая

Восьмое, звездное небо (продолжение)

О сонм избранных к вечере великойСвятого агнца, где утоленоАлканье всех! Раз всеблагим владыкой

Вот этому вкусить уже даноТо, что с трапезы вашей упадает,Хоть время жизни им не свершено, —

Помыслив, как безмерно он желает,Ему росы пролейте! Вас поитРодник, дарящий то, чего он чает».

Так Беатриче; радостный синклитСтал вьющимися на осях кругами*И, как кометы, пламенем повит.

И как в часах колеса ходят сами,Но в первом — ход неразличим извне,А крайнее летит перед глазами,

Так эти хороводы, движась неОднообразно, медленно и скоро,Различность их богатств являли мне.

И вот из драгоценнейшего хораТакой блаженный пламень* воспарил,Что не осталось ярче в нем для взора;

Вкруг Беатриче трижды он проплыл,И вспомнить о напеве, им пропетом,Воображенье не находит сил;

Скакнув пером, я не пишу об этом;Для этих складок* самые мечты,Не только речь, чрезмерно резки цветом.

«Сестра моя святая, так чистыТвои мольбы, что с чередой блаженнойМеня любовью разлучила ты».

Остановясь, огонь благословенный,Направя к госпоже моей полетДыханья, дал ответ вышереченный.

И та: «О свет, в котором вечен тот,Кому господь от этого чертогаВручил ключи, принесши их с высот,

Из уст твоих, насколько хочешь строго,Да будет он о вере вопрошен,Тебя по морю ведшей, волей бога.

В любви, в надежде, в вере — прям ли он,Ты видишь сам, взирая величавоТуда, где всякий помысл отражен.

Но так как граждан горняя державаСнискала верой, пусть он говорит,Чтобы, как должно, воздалась ей слава».

Как бакалавр* , вооружась, молчитИ ждет вопроса по тому предмету,Где он изложит, но не заключит,*

Так точно я, услыша просьбу эту,Вооружал всем знаньем разум мойПеред таким учителем к ответу.

«Скажи, христианин, свой лик открой:В чем сущность веры?» Я возвел зеницыК огню, который веял предо мной;

Потом, взглянув, увидел проводницыПоспешный знак — словесному ручьюИзлиться дать из мысленной криницы.

«Раз мне дано, чтоб веру я моюПред мощным первоборцем исповедал,Пусть мысль мою я внятно разовью! —

Сказал я. — Как о вере нам поведалТвой брат,* который с помощью твоейИдти путем неверным Риму не дал,

Она — основа чаемых вещейИ довод для того, что нам незримо;Такую сущность полагаю в ней».

И он: «Ты мыслишь неопровержимо,Коль верно понял смысл, в каком онаИм как основа и как довод мнима».

И я на это молвил: «ГлубинаВещей, мне явленных в небесной сфере,Для низменного мира столь темна,

Что там их бытие — в единой вере,Дающей упованью прочно стать;Чрез то она — основа в полной мере.

Нам подобает умозаключатьИз веры там, где знание невластно;И доводом ее нельзя не звать».

И я услышал: «Если б все так ясноУсваивали истину, познав, —Софисты ухищрялись бы напрасно».

Горящая любовь, так продышав,Добавила: «Неуличим в изъянеИспытанной монеты вес и сплав;

Но есть ли у тебя она в кармане?»И я: «Да, есть, блестяща и кругла.И я не усомнюсь в ее чекане».

Опять, вещая, голос издалаГлубь света: «Этот бисер,* всех дороже,Рождающий все добрые дела,

Где ты обрел?» Я молвил: «Дождь погожийСвятого духа, щедро пролитойРавно по ветхой и по новой коже,*

Есть силлогизм, с такою остротойМеня приведший к правильным основам,Что мнится мне тупым любой иной».

И я услышал: «В ветхом или в новомСужденье — для рассудка твоегоЧто ты нашел, чтоб счесть их божьим словом?»

Я молвил: «Доказательство того —Дела;* для них железа не калилоИ молотом не било естество».

Ответ гласил: «А в том, что это было,Порука где? Что доказательств ждет,То самое свидетельством служило».

«Вселенной к христианству переход, —Сказал я, — без чудес, один, бесспорно,Все чудеса стократно превзойдет;

Ты, нищ и худ, принес святые зерна,Чтобы взошли ростки благие там,Где вместо лоз теперь колючки терна».

Когда я смолк, по огненным кругамПеснь «Бога хвалим» раздалась святая,И горний тот напев неведом нам.

И этот князь, который, увлекаяОт ветви к ветви, чтобы испытатьМеня в листве довел уже до края,

Так речь свою продолжил: «Благодать,Любя твой ум, доныне отверзалаТвои уста, как должно отверзать,

И я одобрил то, что вверх всплывало.Но самой этой веры в чем предмет,И в чем она берет свое начало?»

«Святой отец и дух, узревший свет,В который верил так, что в гроб спустился,Юнейших ног опережая след,* —

Я начал, — ты велишь, чтоб я открылся,В чем эта вера твердая мояИ почему я в вере утвердился.

Я отвечаю: в бога верю я,Что движет небеса, единый, вечный,Любовь и волю* , недвижим, дая.

И в физике к той правде безупречной,И в метафизике приходим мы,И мне ее же с выси бесконечной

Льют Моисей, пророки и псалмы,Евангелье и то, что вы* сложили,Когда вам дух воспламенил умы.

И верю в три лица, что вечно были,Чья сущность столь едина и тройна,Что «суть» и «есть» они равно вместили.

Глубь тайны божьей, как она данаВ моих словах, в мой разум пролитая,Евангельской печатью скреплена.

И здесь — начало, искра здесь живая,Чье пламя разрослось, пыланьем ставИ, как звезда небес, во мне сверкая».

Как господин, отрадной вести вняв,Слугу, когда тот смолк, за извещеньеДушой благодарит, его обняв,

Так, смолкшему воспев благословенье,Меня кругом до трех обвеял кратАпостольский огонь, чье вняв веленье

Я говорил; так был он речи рад.

Песнь двадцать пятая

Восьмое, звездное небо (продолжение)

Коль в некий день поэмою священной,Отмеченной и небом и землей,Так что я долго чах, в трудах согбенный,

Смирится гнев, пресекший доступ мойК родной овчарне,* где я спал ягненком,Немил волкам, смутившим в ней покой, —

В ином руне, в ином величьи звонкомВернусь, поэт, и осенюсь венцом*Там, где крещенье принимал ребенком;*

Затем что в веру, души пред ТворцомЯвляющую, там я облачилсяИ за нее благословлен Петром.*

И вот огонь, к нам движась, отделилсяОт тех огней, откуда старшина*Наместников Христовых появился;

И Беатриче, радости полна:«Смотри! Смотри! Вот витязь, чьим заслугамТакая честь в Галисьи воздана!»*

Как если голубь сядет рядом с другом,И, нежностью взаимною делясь,Они воркуют и порхают кругом,

Так, видел я, один высокий князьВстречал другого ласковым приветомИ брашна горние хвалил, дивясь.

Приветствия закончились на этом,И каждый coram me,* недвижен, нем,Так пламенел, что взгляд сражен был светом.

И Беатриче молвила затемС улыбкой: «Славный дух и возвестительТого, как щедр небесный храм ко всем,*

Надеждой эту огласи обитель.Ведь ею ты бывал в людских глазах,Когда троих из вас почтил спаситель».*

«Вздыми чело, превозмоги свой страх;Из смертного предела вознесенныйЗдесь должен в наших созревать лучах».

Так говорил душе моей смущеннойВторой огонь; и я возвел к горам*Взгляд, гнетом их чрезмерным преклоненный.

«Раз наш властитель изволяет сам,Чтоб ты среди чертога потайного,Еще живой, предстал его князьям

И, видев правду царства неземного,Надежду, что к благой любви ведет,В себе и в остальных упрочил снова,

Поведай, что — она, и как цвететВ твоей душе, и как в нее вступила».Так молвил снова тот огонь высот.

И та, что перья крыл моих стремилаВ их воспаренье до таких вершин,Меня в ответе так предупредила:

«В воинствующей церкви ни одинНадеждой не богаче, — как то зримоВ пресветлом Солнце неземных дружин;

За то увидеть свет Ерусалима*Он из Египта* этот путь свершил,Еще воинствуя неутомимо.

Другие два вопроса (ты спросилНе чтоб узнать, а с тем, что он изложит,Как эту добродетель ты почтил)

Ему оставлю я; на оба можетЛегко и не хвалясь ответить он;И божья милость пусть ему поможет».

Как школьник, на уроке вопрошен,Свое желая обнаружить знанье,Рад отвечать про то, в чем искушен:

«Надежда, — я сказал, — есть ожиданьеГрядущей славы; ценность прежних делИ благодать — его обоснованье.

От многих звезд я этот свет узрел;Но первый мне его пролил волноюТот, кто всех выше вышнего воспел.*

«Да уповают на тебя душою, —Он пел, — кто имя ведает твое!»И как не ведать, веруя со мною?

Ты ею сердце оросил моеВ твоем посланьи; полн росы блаженной,Я и других кроплю дождем ее».

Пока я говорил, в груди нетленнойТого пожара — колебался свет,Как вспышки молний, частый и мгновенный.

«Любовь, которой я досель согрет, —Дохнул он, — к добродетели,* до краяБорьбы за пальму шедшей мне вослед,*

Велит мне вновь дохнуть тебе, взирая,Как ты ей рад, дабы ты мне сказал,Чего ты ожидаешь, уповая».

«Я это понял, — так я отвечал, —Из Нового и Ветхого завета,Цель душ познав, тех, что господь избрал.

В две ризы* будет каждая одетаВ земле своей, — Исайя возвестил.А их земля — жизнь сладостная эта.

Еще ясней, по мере наших сил,Твой брат,* сказав про белые уборы,Нам откровенье это изложил»,

Когда я кончил, — огласив просторы,«Sperent in te»* раздалось в вышине;На что, кружа, откликнулись все хоры.

И так разросся свет в одном огне,*Что, будь у Рака сходный перл, зимоюБывал бы месяц о едином дне.*

Как девушка встает, идет и, к роюПлясуний примыкая, воздаетЧесть новобрачной, не кичась собою,

Так, видел я, вспылавший пламень тотПримкнул к двоим, которых, с нами рядом,Любви горящей мчал круговорот.

Он слился с песнопением и ладом;Недвижна и безмолвна, госпожаИх, как невеста, озирала взглядом.

«Он, с Пеликаном нашим возлежа,К его груди приник;* и с выси крестнойПриял великий долг, ему служа».

Так Беатриче; взор ее чудесныйЕе словами не был отвлеченОт созерцанья красоты небесной.

Как тот, чей взгляд с усильем устремлен,Чтоб видеть солнце затемненным частно,И он, взирая, зрения лишен,

Таков был я пред вспыхнувшим столь ясноИ услыхал: «Зачем слепишь ты взор,Чтоб видеть то, чего искать напрасно?*

Я телом — прах во прахе до тех пор,Пока число не завершится наше,Как требует предвечный приговор.

В двух ризах здесь,* и всех блаженных краше,Лишь два сиянья, взнесшиеся вдруг;И с этим ты вернешься в царство ваше».

При этом слове огнезарный кругЗатих, и с ним — рождавшийся в пречистомСмешенье трех дыханий нежный звук;

Так, на шабаш иль в месте каменистом,Строй весел, только что взрезавших вал,Враз замирает, остановлен свистом.

О, что за трепет душу мне объял,Когда я обернулся к БеатричеИ ничего не видел, хоть стоял

Вблизи нее и в мире всех величий!

Песнь двадцать шестая