Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь двенадцатая

етвертое небо — Солнце (продолжение) — Второй хоровод

Едва последнее промолвил словоБлагословенный пламенник, как вдругСвященный жернов* закружился снова;

И, прежде чем он сделал полный круг,Другой его замкнул, вовне сплетенный,Сливая с шагом шаг, со звуком звук,

Звук столь певучих труб,* что, с ним сравненный,Земных сирен и муз* не ярче звон,Чем рядом с первым блеском — отраженный.

Как средь прозрачных облачных пеленНад луком лук соцветный и сокружный*Посланницей Юноны* вознесен,

И образован внутренним наружный,Похож на голос той, чье тело страсть,Как солнце — мглу, сожгла тоской недужной,*

И предрекать дается людям власть, —Согласно с божьим обещаньем Ною,* —Что вновь на мир потопу не ниспасть,

Так вечных роз гирляндою двойноюЯ окружен был с госпожой моей,И внешняя скликалась с основною.

Когда же пляску и, совместно с ней,Торжественное пенье и пыланьеПриветливых и радостных огней

Остановило слитное желанье,Как у очей совместное всегдаБывает размыканье и смыканье, —

В одном из новых пламеней тогдаРаздался голос,* взор мой понуждаяОборотиться, как иглу звезда,*

И начал так: «Любовь, во мне сияя,Мне речь внушает о другом вожде,*Как о моем была здесь речь благая.

Им подобает вместе быть везде,Чтоб нераздельно слава озарялаОбьединенных в боевом труде.

Христова рать, хотя мечи досталаТакой ценой, медлива и робкаЗа стягом шла, и ратных было мало,

Когда царящий вечные века,По милости, не в воздаянье чести,Смутившиеся выручил войска,

Послав, как сказано, своей невестеДвух воинов, чье дело, чьи словаРассеянный народ собрали вместе.

В той стороне, откуда дереваЖивит Зефир, отрадный для природы,*Чтоб вновь Европу облекла листва,

Близ берега, в который бьются воды,Где солнце, долго идя на закат,Порою покидает все народы,

Есть Каларога* , благодатный град,Хранительным щитом обороненный,В котором лев принижен и подъят.*

И в нем родился этот друг влюбленныйХристовой веры, поборатель зла,Благой к своим, с врагами непреклонный.

Чуть создана, душа его былаПолна столь мощных сил, что, им чревата,Пророчествовать мать его могла.

Когда у струй, чье омовенье свято,*Брак* между ним и верой был свершен,Взаимным благом их даря богато,

То восприемнице приснился сон,Какое чудное исполнить делоОн с верными своими вдохновлен.

И, чтобы имя суть запечатлело,Отсюда* мысль сошла его наречьТому подвластным, чьим он был всецело.

Он назван был Господним;* строя речь,Сравню его с садовником Христовым,Который призван сад его беречь.

Он был посланцем и слугой Христовым,И первый взор любви, что он возвел,Был к первым наставлениям Христовым.

В младенчестве своем на жесткий полОн, бодрствуя, ложился, молчаливый,Как бы твердя: «Я для того пришел».

Вот чей отец воистину Счастливый!*Вот чья воистину Иоанна мать,Когда истолкования правдивы!*

Не ради благ, манящих продолжатьНелегкий путь Остийца и Фаддея,*Успел он много в малый срок познать,

Но лишь о манне истинной радея;И обходил дозором вертоград,*Чтоб он, в забросе, не зачах, седея;

И у престола,* что во много кратКогда-то к истым бедным был добрее,В чем выродок* воссевший виноват,

Не назначенья в должность поскорее,Не льготу — два иль три считать за шесть,Не decimas, quae sunt pauperum Dei,*

Он испросил; но право бой повестьС заблудшими за то зерно, чьих криновДвенадцать чет пришли тебя оплесть.*

Потом, познанья вместе с волей двинув,Он выступил апостольским послом,Себя как мощный водопад низринув

И потрясая на пути своемДебрь лжеученья,* там сильней бурливый,Где был сильней отпор, чинимый злом.

И от него пошли ручьев разливы,Чьей влагою вселенский сад возрос,Где деревца поэтому так живы.

Раз таково одно из двух колес*Той колесницы, на которой биласьСвятая церковь средь усобных гроз, —

Тебе, наверно, полностью открыласьВся мощь второго,* чья святая цельЗдесь до меня Фомой превозносилась.

Но след, который резала досельЕго окружность, брошен в дни упадка,И винный камень заменила цвель.

Державшиеся прежде отпечаткаЕго шагов свернули до того,Что ставится на место пальцев пятка.

И явит в скором времени жнитво,Как плох был труд, когда сорняк взрыдает,Что житница закрыта для него.*

Конечно, кто подряд перелистаетВсю нашу книгу, встретит и листок,Гласящий: «Я таков, как подобает».

Не в Акваспарте он возникнуть могИ не в Касале, где твердят открыто,Что слишком слаб устав иль слишком строг.*

Я жизнь Бонавентуры, миноритаИз Баньореджо;* мне мой труд был свят,И все, что слева,* было мной забыто.

Здесь Августин, и здесь Иллюминат,*Из первых меж босыми бедняками,Которым бог, с их вервием, был рад.

Гугон* святого Виктора меж нами,И Петр Едок, и Петр Испанский тут,Что сквозь двенадцать книг горит лучами;*

Нафан — пророк, и тот, кого зовутЗолотоустым,* и Ансельм* с Донатом,К начатку знаний приложившим труд;*

А там — Рабан* ; а здесь, в двунадесятомОгне сияет вещий Иоахим,Который был в Калабрии аббатом.*

То брат Фома, любовию палим,Завидовать такому паладинуПодвиг меня хвалением своим;*

И эту вслед за мной подвиг дружину».

Песнь тринадцатая

Четвертое небо — Солнце (продолжение)

Пусть тот, кто хочет знать, что мне предстало,Вообразит (и образ, внемля мне,Пусть держит так, как бы скала держала)

Пятнадцать звезд,* горящих в вышинеТаким огнем, что он нам блещет в очи,Любую мглу преодолев извне;

Вообразит тот Воз, что дни и ночиНа нашем небе вольно колеситИ от круженья дышла — не короче;*

И устье рога пусть вообразит,Направленного от иглы устоя,Вокруг которой первый круг скользит;*

И что они, два знака в небе строя,Как тот, который, чуя смертный хлад,Сплела в былые годы дочь Миноя,

Свои лучи друг в друге единят,И эти знаки, преданы вращенью,Идут — один вперед, другой назад,* —

И перед ним возникнет смутной теньюСозвездие, чей светлый хороводМеня обвил своей двойною сенью,

С которой все, что опыт нам несет,Так несравнимо, как теченье Кьяны*С той сферою, что всех быстрей течет.

Не Вакх там воспевался, не пеаны* ,Но в божеской природе три лицаИ как она и смертная слияны.

Умолкнув, оба замерли венцаИ устремили к нам свое сиянье,И вновь их счастью не было конца.

В содружестве божеств прервал молчаньеТот свет,* из чьих я слышал тайниковО божьем нищем чудное сказанье,

И молвил: «Раз один из двух сноповСмолочен, и зерно лежать осталось,Я и второй обмолотить готов.*

Ты думаешь, что в грудь,* откуда бралосьРебро, чтоб вышла нежная щека,Чье небо миру дорого досталось,*

И в ту,* которая на все века,Пронзенная, так много искупила,Что стала всякая вина легка,

Весь свет, вместить который можно былоПрироде человеческой, влилаСоздавшая и ту и эту сила;

И странной речь моя тебе была,Что равного не ведала второгоДуша,* чья благость в пятый блеск вошла.

Вняв мой ответ, поймешь, что это словоС тем, что ты думал, точно совпадет,И средоточья в круге нет другого.*

Все, что умрет, и все, что не умрет,* —Лишь отблеск Мысли, коей ВсемогущийСвоей Любовью бытие дает;*

Затем что животворный Свет, идущийОт Светодавца и единый с ним,Как и с Любовью, третьей с ними сущей,

Струит лучи, волением своим,На девять сущностей,* как на зерцала,И вечно остается неделим;

Оттуда сходит в низшие начала,Из круга в круг, и под конец творитСлучайное и длящееся мало;

Я под случайным мыслю всякий видСозданий, все, что небосвод кружащийЧрез семя и без семени плодит.

Их воск изменчив, наравне с творящейЕго средой,* и потому чеканДает то смутный оттиск, то блестящий.

Вот почему, при схожести семян,Бывает качество плодов неравно,И разный ум вам от рожденья дан.

Когда бы воск был вытоплен исправноИ натиск силы неба был прямой,То блеск печати выступал бы явно.

Но естество его туманит мглой,Как если б мастер проявлял уменье,Но действовал дрожащею рукой.

Когда ж Любовь, расположив Прозренье,Его печатью Силы нагнела,То возникает высшее свершенье.

Так некогда земная персть моглаСтать совершеннее, чем все живое;Так приснодева в чреве понесла.

И в том ты прав, что естество земноеНе ведало носителей такихИ не изведает, как эти двое.

И если бы на этом я затих:«Так чем его премудрость* несравненна?» —Гласило бы начало слов твоих.

Но чтоб открылось то, что сокровенно,Помысли, кем он был и чем влеком,Он, услыхав: «Проси!»* — молил смиренно.

Я выразил не темным языком,Что он был царь, о разуме неложномПросивший, чтобы истым быть царем;

Не чтобы знать, в числе их непреложном,Всех движителей;* можно ль заключитьК necesse при necesse и возможном;*

И можно ль primum motum допустить;*Иль треугольник в поле полукружья,Но не прямоугольный, начертить.

Так вот и прежде речь клонил к тому ж я:Я в царственную мудрость направлял,Сказав про мудрость, острие оружья.

И ты взглянув ясней на «восставал»* ,Поймешь, что это значит — меж царями;Их — множество, а круг хороших мал.

Вот, что моими сказано словами;Их смысл с твоим сужденьем совместимО праотце и о любимом нами.*

Да будет то свинцом к стопам твоим,Чтобы ты шел неспешно, как усталый,И к «да», и к «нет», когда к ним путь незрим;

Затем что между шалых — самый шалый,Кто утверждать берется наобумИх отрицать с оглядкой слишком малой.

Ведь очень часто торопливость думНа ложный путь заводит безрассудно;А там пристрастья связывают ум.

И хуже, чем напрасно, ладит судноИ не таким, как был, свершит возвратТот рыбарь правды, чье уменье скудно.

Примерами перед людьми стоятБрис, Парменид, Мелисс и остальные,*Которые блуждали наугад,

Савелий, Арий и глупцы иные,*Что были как мечи для божьих книгИ искривляли лица их прямые.

Никто не думай, что он столь велик,Чтобы судить; никто не числи жита,Покуда колос в поле не поник.

Я видел, как угрюмо и сердитоСмотрел терновник, за зиму застыв,Но миг — и роза на ветвях раскрыта;

Я видел, как, легок и горделив,Бежал корабль далекою путинойИ погибал, уже входя в залив.

Пусть донна Берта или сэр Мартино,*Раз кто-то щедр, а кто-то любит красть,О них не судят с богом заедино;

Тот может встать, а этот может пасть».

Песнь четырнадцатая