Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь одиннадцатая

Четвертое небо — Солнце (продолжение) — Первый хоровод

О смертных безрассудные усилья!Как скудоумен всякий силлогизм,Который пригнетает ваши крылья.*

Кто разбирал закон, кто — афоризм,*Кто к степеням священства шел ревниво,Кто к власти чрез насилье иль софизм,

Кого манил разбой, кого — нажива,Кто, в наслажденья тела погружен,Изнемогал, а кто дремал лениво,

В то время как, от смуты отрешен,Я с Беатриче в небесах далечеТакой великой славой был почтен.

Как только каждый прокружил до встречиС той точкой круга, где он прежде был,Все утвердились, как в светильнях свечи.

И светоч, что со мною говорил,*Вновь подал голос из своей срединыИ, улыбаясь, ярче засветил:

«Как мне сияет луч его единый,Так, вечным Светом очи напоя,Твоих раздумий вижу я причины.

Ты ждешь, недоуменный, чтобы яТебе раскрыл пространней, чем вначале,Дабы могла постичь их мысль твоя,

Мои слова, что «Тук найдут»,* и дале,Где я сказал: «Не восставал второй»:*Здесь надо, чтоб мы строго различали.

Небесный промысл, правящий землейС премудростью, в которой всякий бренныйМутится взор, сраженный глубиной,

Дабы на зов любимого священныйНевеста жениха, который с нейВ стенаньях кровью обручен блаженной,

Уверенней спешила и верней,Как в этом, так и в том руководима,Определил ей в помощь двух вождей.*

Один пылал пыланьем серафима;В другом казалась мудрость так светла,Что он блистал сияньем херувима.*

Лишь одного прославлю я дела,*Но чтит двоих речь об одном ведущий,Затем что цель их общею была.

Промеж Тупино и водой, текущейС Убальдом облюбованных высот,Горы высокой сходит склон цветущий

И на Перуджу зной и холод шлетВ Ворота Солнца; а за ним, стеная,Ночера с Гвальдо терпят тяжкий гнет.*

На этом склоне, там, где он, ломая,Смягчает кручу, солнце в мир взошло,*Как всходит это, в Ганге возникая;

Чтоб это место имя обрело,«Ашези»* — слишком мало бы сказало;Скажи «Восток», чтоб точно подошло.

Оно, хотя еще недавно встало,Своей великой силой кое в чемУже земле заметно помогало.

Он юношей вступил в войну с отцомЗа женщину,* не призванную к счастью:Ее, как смерть, впускать не любят в дом;

И, перед должною духовной властьюEt coram patre с нею обручась,*Любил ее, что день, то с большей страстью.

Она, супруга первого* лишась,Тысячелетье с лишним, в доле темной,Вплоть до него любви не дождалась;

Хоть ведали, что в хижине укромной,Где жил Амикл, не дрогнула онаПред тем, кого страшился мир огромный,*

И так была отважна и верна,Что, где Мария ждать внизу осталась,К Христу на крест взошла* рыдать одна.

Но, чтоб не скрытной речь моя казалась,Знай, что Франциском этот был женихИ Нищетой невеста называлась.

При виде счастья и согласья их,Любовь, умильный взгляд и удивленьеРождали много помыслов святых.

Бернарда* первым обуяло рвенье,И он, разутый, вслед спеша, был радСтоль дивное настичь упокоенье.

О, дар обильный, о, безвестный клад!Эгидий бос, и бос Сильвестр,* ступаяВслед жениху; так дева манит взгляд!

Отец и пестун из родного краяУходит с нею, теми окружен,Чей стан уже стянула вервь простая;

Вежд не потупив оттого, что он СынПьетро Бернардоне и по платьюИ по лицу к презреннейшим причтен,

Он царственно все то, что движет братью,Раскрыл пред Иннокентием, и тотУстав скрепил им первою печатью.*

Когда разросся бедненький народВокруг того, чья жизнь столь знаменита.Что славу ей лишь небо воспоет,

Дух повелел, чтоб вновь была повитаКороной, из Гонориевых рук,Святая воля их архимандрита.*

Когда же он, томимый жаждой мук,Перед лицом надменного султана*Христа восславил и Христовых слуг,

Но увидал, что учит слишком раноНезрелых, и вернулся, чтоб во злеНе чахла италийская поляна, —

На Тибр и Арно рознящей скале*Приняв Христа последние печати,Он их носил два года на земле.*

Когда даритель столькой благодатиВознес того, кто захотел такимСмиренным быть, к им заслуженной плате,

Он братьям, как наследникам своим,Возлюбленную поручил всецело,Хранить ей верность завещая им;

Единственно из рук ее хотелаЕго душа в чертог свой отойти,Иного гроба не избрав для тела.*

Суди ж, каков был тот,* кто с ним вестиДостоин был вдвоем ладью Петрову*Средь волн морских по верному пути!

Он нашей братьи положил основу;*И тот, как видишь, грузит добрый груз,Кто с ним идет, его послушный слову.

Но у овец его явился вкусК другому корму, и для них надежнейОтыскивать вразброд запретный кус.

И чем ослушней и неосторожнейИх стадо разбредется, кто куда,Тем у вернувшихся сосцы порожней.

Есть и такие, что, боясь вреда,Теснятся к пастуху; но их так мало,Что холст для ряс в запасе есть всегда.

И если внятно речь моя звучалаИ ты вослед ей со вниманьем шелИ помнишь то, что я сказал сначала,

Ты часть искомого теперь обрел;*Ты видишь, как на щепки ствол сечетсяИ почему я оговорку ввел:

«Где тук найдут* все те, кто не собьется».

Песнь двенадцатая

етвертое небо — Солнце (продолжение) — Второй хоровод

Едва последнее промолвил словоБлагословенный пламенник, как вдругСвященный жернов* закружился снова;

И, прежде чем он сделал полный круг,Другой его замкнул, вовне сплетенный,Сливая с шагом шаг, со звуком звук,

Звук столь певучих труб,* что, с ним сравненный,Земных сирен и муз* не ярче звон,Чем рядом с первым блеском — отраженный.

Как средь прозрачных облачных пеленНад луком лук соцветный и сокружный*Посланницей Юноны* вознесен,

И образован внутренним наружный,Похож на голос той, чье тело страсть,Как солнце — мглу, сожгла тоской недужной,*

И предрекать дается людям власть, —Согласно с божьим обещаньем Ною,* —Что вновь на мир потопу не ниспасть,

Так вечных роз гирляндою двойноюЯ окружен был с госпожой моей,И внешняя скликалась с основною.

Когда же пляску и, совместно с ней,Торжественное пенье и пыланьеПриветливых и радостных огней

Остановило слитное желанье,Как у очей совместное всегдаБывает размыканье и смыканье, —

В одном из новых пламеней тогдаРаздался голос,* взор мой понуждаяОборотиться, как иглу звезда,*

И начал так: «Любовь, во мне сияя,Мне речь внушает о другом вожде,*Как о моем была здесь речь благая.

Им подобает вместе быть везде,Чтоб нераздельно слава озарялаОбьединенных в боевом труде.

Христова рать, хотя мечи досталаТакой ценой, медлива и робкаЗа стягом шла, и ратных было мало,

Когда царящий вечные века,По милости, не в воздаянье чести,Смутившиеся выручил войска,

Послав, как сказано, своей невестеДвух воинов, чье дело, чьи словаРассеянный народ собрали вместе.

В той стороне, откуда дереваЖивит Зефир, отрадный для природы,*Чтоб вновь Европу облекла листва,

Близ берега, в который бьются воды,Где солнце, долго идя на закат,Порою покидает все народы,

Есть Каларога* , благодатный град,Хранительным щитом обороненный,В котором лев принижен и подъят.*

И в нем родился этот друг влюбленныйХристовой веры, поборатель зла,Благой к своим, с врагами непреклонный.

Чуть создана, душа его былаПолна столь мощных сил, что, им чревата,Пророчествовать мать его могла.

Когда у струй, чье омовенье свято,*Брак* между ним и верой был свершен,Взаимным благом их даря богато,

То восприемнице приснился сон,Какое чудное исполнить делоОн с верными своими вдохновлен.

И, чтобы имя суть запечатлело,Отсюда* мысль сошла его наречьТому подвластным, чьим он был всецело.

Он назван был Господним;* строя речь,Сравню его с садовником Христовым,Который призван сад его беречь.

Он был посланцем и слугой Христовым,И первый взор любви, что он возвел,Был к первым наставлениям Христовым.

В младенчестве своем на жесткий полОн, бодрствуя, ложился, молчаливый,Как бы твердя: «Я для того пришел».

Вот чей отец воистину Счастливый!*Вот чья воистину Иоанна мать,Когда истолкования правдивы!*

Не ради благ, манящих продолжатьНелегкий путь Остийца и Фаддея,*Успел он много в малый срок познать,

Но лишь о манне истинной радея;И обходил дозором вертоград,*Чтоб он, в забросе, не зачах, седея;

И у престола,* что во много кратКогда-то к истым бедным был добрее,В чем выродок* воссевший виноват,

Не назначенья в должность поскорее,Не льготу — два иль три считать за шесть,Не decimas, quae sunt pauperum Dei,*

Он испросил; но право бой повестьС заблудшими за то зерно, чьих криновДвенадцать чет пришли тебя оплесть.*

Потом, познанья вместе с волей двинув,Он выступил апостольским послом,Себя как мощный водопад низринув

И потрясая на пути своемДебрь лжеученья,* там сильней бурливый,Где был сильней отпор, чинимый злом.

И от него пошли ручьев разливы,Чьей влагою вселенский сад возрос,Где деревца поэтому так живы.

Раз таково одно из двух колес*Той колесницы, на которой биласьСвятая церковь средь усобных гроз, —

Тебе, наверно, полностью открыласьВся мощь второго,* чья святая цельЗдесь до меня Фомой превозносилась.

Но след, который резала досельЕго окружность, брошен в дни упадка,И винный камень заменила цвель.

Державшиеся прежде отпечаткаЕго шагов свернули до того,Что ставится на место пальцев пятка.

И явит в скором времени жнитво,Как плох был труд, когда сорняк взрыдает,Что житница закрыта для него.*

Конечно, кто подряд перелистаетВсю нашу книгу, встретит и листок,Гласящий: «Я таков, как подобает».

Не в Акваспарте он возникнуть могИ не в Касале, где твердят открыто,Что слишком слаб устав иль слишком строг.*

Я жизнь Бонавентуры, миноритаИз Баньореджо;* мне мой труд был свят,И все, что слева,* было мной забыто.

Здесь Августин, и здесь Иллюминат,*Из первых меж босыми бедняками,Которым бог, с их вервием, был рад.

Гугон* святого Виктора меж нами,И Петр Едок, и Петр Испанский тут,Что сквозь двенадцать книг горит лучами;*

Нафан — пророк, и тот, кого зовутЗолотоустым,* и Ансельм* с Донатом,К начатку знаний приложившим труд;*

А там — Рабан* ; а здесь, в двунадесятомОгне сияет вещий Иоахим,Который был в Калабрии аббатом.*

То брат Фома, любовию палим,Завидовать такому паладинуПодвиг меня хвалением своим;*

И эту вслед за мной подвиг дружину».

Песнь тринадцатая