Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь десятая

Четвертое небо — Солнце — Мудрецы. — Первый хоровод

Взирая на божественного Сына,Дыша Любовью вечной, как и тот,Невыразимая Первопричина

Все, что в пространстве и в уме течет,Так стройно создала, что наслажденьеНевольно каждый, созерцая, пьет.

Так устреми со мной, читатель, зреньеК высоким дугам до узла того,Где то и это встретилось движенье;*

И полюбуйся там на мастерствоХудожника, который, им плененный,Очей не отрывает от него.

Взгляни, как там отходит круг наклонный,*Где движутся планеты и струятСвой дар земле на зов ее исконный:

Когда бы не был этот путь покат,Погибло бы небесных сил немалоИ чуть не все, чем дельный мир богат;*

А если б их стезя положе сталаИль круче, то премногого опятьВнизу бы и вверху недоставало.

Итак, читатель, не спеши вставать,Продумай то, чего я здесь касался,И восхитишься, не успев устать.

Тебе я подал, чтоб ты сам питался,Затем что полностью владеет мнойПредмет, который описать я взялся.

Первослуга природы,* мир земнойЗапечатлевший силою небеснойИ мерящий лучами час дневной, —

С узлом вышепомянутым совместный,По тем извоям совершал свой ход,Где он все раньше льет нам свет чудесный.*

И я был с ним,* но самый этот взлетЗаметил лишь, как всякий замечает,Что мысль пришла, когда она придет.

Так быстро Беатриче восхищаетОт блага к лучшему, что ей воследСтремленье времени не поспевает.

Каким сияньем каждый был одетТам, в недрах солнца, посещенных нами,Раз отличает их не цвет, а свет!

Умом, искусством, нужными словамиЯ беден, чтоб наглядный дать рассказ.Пусть верят мне и жаждут видеть сами.

А что воображенье низко в насДля тех высот, дивиться вряд ли надо,Затем что солнце есть предел для глаз.*

Таков был блеск четвертого отрядаСемьи Отца, являющего ейТо, как он дышит и рождает чадо.*

И Беатриче мне: «БлагоговейПред Солнцем ангелов,* до недр плотскогоТебя вознесшим милостью своей!»

Ничья душа не ведала такогоСвятого рвенья и отдать свой пылСоздателю так не была готова,

Как я, внимая, это ощутил;И так моя любовь им поглощалась,Что я о Беатриче позабыл.

Она, без гнева, только, улыбалась,Но так сверкала радость глаз святых,Что целостная мысль моя распалась.*

Я был средь блесков мощных и живых,*Обвивших нас венцом, и песнь их слащеЕще была, чем светел облик их;

Так дочь Латоны* иногда блестящийНаденет пояс, и, огнем сквозя,Он светится во мгле, его держащей.

В дворце небес, где шла моя стезя,Есть много столь прекрасных самоцветов,Что их из царства унести нельзя;

Таким вот было пенье этих светов;И кто туда подняться не крылат,Тот от немого должен ждать ответов.

Когда певучих солнц горящий ряд,Нас, неподвижных, обогнув трикраты,Как звезды, к остьям близкие, кружат,

Остановился, как среди баллаты* ,Умолкнув, станет женщин чередаИ ждет, чтоб отзвучал запев начатый,

В одном из них послышалось* : «КогдаЛуч милости, который возжигаетНеложную любовь, чтоб ей всегда

Расти с ним вместе, так в тебе сверкает,Что вверх тебя ведет по ступеням,С которых сшедший — вновь на них — ступает,

Тот, кто твоим бы отказал устамВ своем вине, не больше бы свободенБыл, чем поток, не льющийся к морям.

Ты хочешь знать, какими благороденЦветами наш венок, сплетенный тутВкруг той, кем ты введен в чертог господень.

Я был одним из агнцев, что идутЗа Домиником на пути богатом,*Где все, кто не собьется, тук найдут.*

Тот, справа, был мне пестуном и братом;Альбертом из Колоньи* он звался,А я звался Фомою Аквинатом.

Чтоб наша вязь тебе предстала вся,Внимай, венец блаженный озираяИ взор вослед моим словам неся.

Вот этот пламень льет, не угасая,Улыбка Грациана, кем стоятИ тот, и этот суд, к отраде Рая.*

Другой, чьи рядом с ним лучи горят,Был тем Петром, который, как однаждыВдовица, храму подарил свой клад.*

Тот, пятый блеск, прекраснее, чем каждыйИз нас, любовью вдохновлен такой,Что мир о нем услышать полон жажды.

В нем — мощный ум, столь дивный глубиной,Что, если истина — не заблужденье,Такой мудрец не восставал второй.*

За ним ты видишь светоча горенье,Который, во плоти, провидеть могПрироду ангелов и их служенье.*

Соседний с ним счастливый огонек —Заступник христианских лет, которыйИ Августину некогда помог.*

Теперь, вращая мысленные взорыОт света к свету вслед моим хвалам,Ты, чтоб узнать восьмого, ждешь опоры.

Узрев все благо, радуется тамБезгрешный дух, который лживость мираЯвляет внявшему его словам.

Плоть, из которой он был изгнан, сироЛежит в Чельдоро* ; сам же он из мукИ заточенья принят в царство мира.*

За ним пылают, продолжая круг,Исидор, Беда и Рикард с ним рядом,Нечеловек в превысшей из наук.*

Тот, вслед за кем ко мне вернешься взглядом,Был ясный дух, который смерти ждал,Отравленный раздумий горьким ядом:

То вечный свет Сигера, что читалВ Соломенном проулке в оны летаИ неугодным правдам поучал».*

И как часы* зовут нас в час рассвета,Когда невеста божья,* встав, поетПеснь утра жениху и ждет привета,

И зубчик гонит зубчик и ведет,И нежный звон «тинь-тинь» — такой блаженный,Что дух наш полн любви, как спелый плод, —

Так предо мною хоровод священныйВновь двинулся, и каждый голос в ладЗвучал другим, такой неизреченный,

Как может быть лишь в вечности услад.

Песнь одиннадцатая

Четвертое небо — Солнце (продолжение) — Первый хоровод

О смертных безрассудные усилья!Как скудоумен всякий силлогизм,Который пригнетает ваши крылья.*

Кто разбирал закон, кто — афоризм,*Кто к степеням священства шел ревниво,Кто к власти чрез насилье иль софизм,

Кого манил разбой, кого — нажива,Кто, в наслажденья тела погружен,Изнемогал, а кто дремал лениво,

В то время как, от смуты отрешен,Я с Беатриче в небесах далечеТакой великой славой был почтен.

Как только каждый прокружил до встречиС той точкой круга, где он прежде был,Все утвердились, как в светильнях свечи.

И светоч, что со мною говорил,*Вновь подал голос из своей срединыИ, улыбаясь, ярче засветил:

«Как мне сияет луч его единый,Так, вечным Светом очи напоя,Твоих раздумий вижу я причины.

Ты ждешь, недоуменный, чтобы яТебе раскрыл пространней, чем вначале,Дабы могла постичь их мысль твоя,

Мои слова, что «Тук найдут»,* и дале,Где я сказал: «Не восставал второй»:*Здесь надо, чтоб мы строго различали.

Небесный промысл, правящий землейС премудростью, в которой всякий бренныйМутится взор, сраженный глубиной,

Дабы на зов любимого священныйНевеста жениха, который с нейВ стенаньях кровью обручен блаженной,

Уверенней спешила и верней,Как в этом, так и в том руководима,Определил ей в помощь двух вождей.*

Один пылал пыланьем серафима;В другом казалась мудрость так светла,Что он блистал сияньем херувима.*

Лишь одного прославлю я дела,*Но чтит двоих речь об одном ведущий,Затем что цель их общею была.

Промеж Тупино и водой, текущейС Убальдом облюбованных высот,Горы высокой сходит склон цветущий

И на Перуджу зной и холод шлетВ Ворота Солнца; а за ним, стеная,Ночера с Гвальдо терпят тяжкий гнет.*

На этом склоне, там, где он, ломая,Смягчает кручу, солнце в мир взошло,*Как всходит это, в Ганге возникая;

Чтоб это место имя обрело,«Ашези»* — слишком мало бы сказало;Скажи «Восток», чтоб точно подошло.

Оно, хотя еще недавно встало,Своей великой силой кое в чемУже земле заметно помогало.

Он юношей вступил в войну с отцомЗа женщину,* не призванную к счастью:Ее, как смерть, впускать не любят в дом;

И, перед должною духовной властьюEt coram patre с нею обручась,*Любил ее, что день, то с большей страстью.

Она, супруга первого* лишась,Тысячелетье с лишним, в доле темной,Вплоть до него любви не дождалась;

Хоть ведали, что в хижине укромной,Где жил Амикл, не дрогнула онаПред тем, кого страшился мир огромный,*

И так была отважна и верна,Что, где Мария ждать внизу осталась,К Христу на крест взошла* рыдать одна.

Но, чтоб не скрытной речь моя казалась,Знай, что Франциском этот был женихИ Нищетой невеста называлась.

При виде счастья и согласья их,Любовь, умильный взгляд и удивленьеРождали много помыслов святых.

Бернарда* первым обуяло рвенье,И он, разутый, вслед спеша, был радСтоль дивное настичь упокоенье.

О, дар обильный, о, безвестный клад!Эгидий бос, и бос Сильвестр,* ступаяВслед жениху; так дева манит взгляд!

Отец и пестун из родного краяУходит с нею, теми окружен,Чей стан уже стянула вервь простая;

Вежд не потупив оттого, что он СынПьетро Бернардоне и по платьюИ по лицу к презреннейшим причтен,

Он царственно все то, что движет братью,Раскрыл пред Иннокентием, и тотУстав скрепил им первою печатью.*

Когда разросся бедненький народВокруг того, чья жизнь столь знаменита.Что славу ей лишь небо воспоет,

Дух повелел, чтоб вновь была повитаКороной, из Гонориевых рук,Святая воля их архимандрита.*

Когда же он, томимый жаждой мук,Перед лицом надменного султана*Христа восславил и Христовых слуг,

Но увидал, что учит слишком раноНезрелых, и вернулся, чтоб во злеНе чахла италийская поляна, —

На Тибр и Арно рознящей скале*Приняв Христа последние печати,Он их носил два года на земле.*

Когда даритель столькой благодатиВознес того, кто захотел такимСмиренным быть, к им заслуженной плате,

Он братьям, как наследникам своим,Возлюбленную поручил всецело,Хранить ей верность завещая им;

Единственно из рук ее хотелаЕго душа в чертог свой отойти,Иного гроба не избрав для тела.*

Суди ж, каков был тот,* кто с ним вестиДостоин был вдвоем ладью Петрову*Средь волн морских по верному пути!

Он нашей братьи положил основу;*И тот, как видишь, грузит добрый груз,Кто с ним идет, его послушный слову.

Но у овец его явился вкусК другому корму, и для них надежнейОтыскивать вразброд запретный кус.

И чем ослушней и неосторожнейИх стадо разбредется, кто куда,Тем у вернувшихся сосцы порожней.

Есть и такие, что, боясь вреда,Теснятся к пастуху; но их так мало,Что холст для ряс в запасе есть всегда.

И если внятно речь моя звучалаИ ты вослед ей со вниманьем шелИ помнишь то, что я сказал сначала,

Ты часть искомого теперь обрел;*Ты видишь, как на щепки ствол сечетсяИ почему я оговорку ввел:

«Где тук найдут* все те, кто не собьется».

Песнь двенадцатая