Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь восьмая

Третье небо — Венера — Любвеобильные

В погибшем мире* веровать привыкли,Что излученья буйной страсти льет —Киприда, движась в третьем эпицикле;*

И воздавал не только ей почетОбетов, жертв и песенного звонаВ былом неведенье былой народ,

Но чтились вместе с ней, как мать — Диона,И Купидон — как сын; и басня шла,Что на руки его брала Дидона.*

Той, кем я начал, названа былаЗвезда, которая взирает страстноНа солнце то вдогонку, то с чела.*

Как мы туда взлетели, мне неясно;Но что мы — в ней, уверило меняЛицо вожатой, став вдвойне прекрасно.

Как различимы искры средь огняИль голос в голосе, когда в движеньеПридет второй, а первый ждет, звеня,

Так в этом свете видел я круженьеДругих светил, и разный бег их мчал,Как, верно, разно вечное их зренье.*

От мерзлой тучи ветер не слеталНастолько быстрый, зримый иль незримый,Чтоб он не показался тих и вял

В сравненье с тем, как были к нам стремимыСвятые светы, покидая пляс,Возникший там, где реют серафимы.*

Из глуби тех, кто был вблизи от нас,«Осанна» так звучала, что томилсяПо этим звукам я с тех пор не раз.

Потом один от прочих отделилсяИ начал так: «Мы все служить тебеСпешим, чтоб ты о нас возвеселился.

В одном кругу, круженье и алчбеНаш сонм с чредой Начал* небесных мчится,Которым ты сказал, в земной судьбе:

«Вы, чьей заботой третья твердь кружится»;*Мы так полны любви, что для тебяНам будет сладко и остановиться».

Мои глаза доверили себяГлазам владычицы и, их ответомСомнение и робость истребя,

Вновь утолились этим щедрым светом,И я: «Скажи мне, кто вы», — произнес,Замкнув большое чувство в слове этом.

Как в мощи и в объеме он возросОт радости, — чья сила умножалаБылую радость, — слыша мой вопрос!

И, став таким, он мне сказал: «Я малоЖил в дельном мире;* будь мой век продлен,То многих бы грядущих зол не стало.

Я от тебя весельем утаен,В лучах его сиянья незаметный,Как червячок средь шелковых пелен.

Меня любил ты, с нежностью не тщетной:Будь я в том мире, ты бы увидалНе только лишь листву любви ответной.

Тот левый берег, где свой быстрый валПроносит, смешанная с Соргой, Рона,Господства моего в грядущем ждал;*

Ждал рог авзонский, где стоят Катона,Гаэта, Бари, замкнуты в пределОт Верде к Тронто до морского лона.*

И на челе моем уже блестелВенец земли, где льется ток Дуная,*Когда в немецких долах отшумел;

Прекрасная Тринакрия, — вдоль края,Где от Пахина уперся в ПелорЗалив, под Эвром стонущий, мгляная

Не от Тифея, а от серных гор,* —Ждала бы государей, мной рожденныхОт Карла и Рудольфа, до сих пор,

Когда бы произвол, для угнетенныхМучительный, Палермо не увлекВскричать: «Бей, бей!» — восстав на беззаконных.*

И если бы мой брат предвидеть мог,Он с каталонской жадной нищетоюРасстался бы, чтоб избежать тревог;*

Ему пора бы, к своему покою,Иль хоть другим, его груженый стругНе загружать поклажею двойною:

Раз он, сын щедрого, на щедрость туг,Ему хоть слуг иметь бы надлежало,Которые не жадны класть в сундук».

«То ликованье, что во мне взыгралоОт слов твоих, о господин мой, там,Где всяких благ скончанье и начало,

Ты видишь, верю, как я вижу сам;Оно мне тем милей; и тем дороже,Что зримо вникшим в божество глазам.

Ты дал мне радость, дай мне ясность тоже;Я тем смущен, услышав отзыв твой,Что сладкое зерно столь горьким всхоже».*

Так я; и он: «Вняв истине одной,К тому, чем вызвано твое сомненье,Ты станешь грудью, как стоишь спиной.

Тот, кто приводит в счастье и вращеньеМир, где ты всходишь, в недрах этих телПреображает в силу провиденье.

Не только бытие предусмотрелДля всех природ всесовершенный Разум,Но вместе с ним и лучший их удел.

И этот лук,* стреляя раз за разом,Бьет точно, как предвидено стрельцом,И как бы направляем метким глазом.

Будь иначе, твердь на пути твоемТакие действия произвела бы,Что был бы вместо творчества — разгром;

А это означало бы, что слабыУмы, вращающие сонм светил,И тот, чья мудрость их питать должна бы.

Ты хочешь, чтоб я ближе разъяснил?»И я: «Не надо. Мыслить безрассудно,Что б нужный труд природу утомил».

И он опять: «Скажи, мир жил бы скудно,Не будь согражданином человек?»«Да, — молвил я, — что доказать нетрудно».

«А им он был бы, если б не прибегДля разных дел к многоразличью званий?Нет, если правду ваш мудрец* изрек».

И, в выводах дойдя до этой грани,Он заключил: «Отсюда — испоконРазличны корни ваших содеяний:*

В одном родится Ксеркс, в другом — Солон,В ином — Мельхиседек, в ином — родительТого, кто пал, на крыльях вознесен.*

Круговорот природы, впечатлительМирского воска, свой блюдет устав,Но он не поглядит, где чья обитель.*

Вот почему еще в зерне ИсавНесходен с Яковом,* отец КвиринаТак низок, что у Марса больше прав.*

Рожденная природа заединоС рождающими шла бы их путем,Когда б не сила божьего почина.*

Теперь ты к истине стоишь лицом.Но чтоб ты знал, как мне с тобой отрадно,Хочу, чтоб вывод был тебе плащом.*

Природа, если к ней судьба нещадна,Всегда, как и любой другой посевНа чуждой почве, смотрит неприглядно;

И если б мир, основы обозрев,Внедренные природой, шел за нею,Он стал бы лучше, в людях преуспев.

Вы тащите к церковному елеюТакого, кто родился меч нести,*А царство отдаете казнодею* ;

И так ваш след сбивается с пути».

Песнь девятая

Третье небо — Венера (окончание)

Когда твой Карл, прекрасная Клеменца* ,Мне пролил свет, он, вскрыв мне, как враждаОбманет некогда его младенца,*

Сказал: «Молчи, и пусть кружат года!»И я могу сказать лишь, что рыданьяЖдут тех, кто пожелает вам вреда.

И жизнь святого этого сияньяОпять вернулась к Солнцу,* им полна,Как, в мере, им доступной, все созданья.

Вы, чья душа греховна и темна,Как от него вас сердце отвратило,И голова к тщете обращена?

И вот ко мне еще одно светило*Приблизилось и, озарясь вовне,Являло волю сделать, что мне мило.

Взор Беатриче, устремлен ко мне,В том, что она с просимым согласилась,Меня, как прежде, убедил вполне.

«Дай, чтобы то, чего хочу, свершилось,Блаженный дух, — сказал я, — мне явив,Что мысль моя в тебе отобразилась».

Свет, новый для меня, на мой призыв,Из недр своих, пред тем звучавших славой,Сказал, как тот, кто щедрым быть счастлив:

«В Италии, растленной и лукавой,Есть область от Риальто до вершин,Нистекших Брентой и нистекших Пьявой;*

И там есть невысокий холм* один,Откуда факел снизошел, грозоюКругом бушуя по лицу равнин.*

Единого он корня был со мною;Куниццой я звалась и здесь горюКак этой побежденная звездою.

Но, в радости, себя я не корюТакой моей судьбой, хоть речи этиЯ не для вашей черни говорю.

Об этом драгоценном самоцвете,*Всех ближе к нам, везде молва идет;И прежде чем умолкнуть ей на свете,

Упятерится этот сотый год:*Тех, чьи дела величьем пресловуты,Вторая жизнь* вослед за первой ждет.

В наш век о ней не думает замкнутыйМеж Адиче и Тальяменто* людИ, хоть избит, не тужит ни минуты.

Но падуанцы вскорости нальютДругой воды в Виченцское болото,Затем что долг народы не блюдут.*

А там, где в Силе впал Каньян, есть кто-то,Владычащий с подъятой головой,Кому уже готовятся тенета.*

И Фельтро оросит еще слезойГрех мерзостного пастыря, столь черный,Что в Мальту* не вступали за такой.

Под кровь феррарцев нужен чан просторный,И взвешивая, сколько унций в ней,Устал бы, верно, весовщик упорный,

Когда свой дар любезный иерейПреподнесет как честный враг крамолы;Но этим там не удивишь людей.*

Вверху есть зеркала (для вас — Престолы),Откуда блещет нам судящий бог;И эти наши истины глаголы».*

Она умолкла; и я видеть мог,Что мысль она к другому обратила,Затем что прежний круг ее увлек.

Другая радость,* чье величье былоМне ведомо, всплыла, озарена,Как лал, в который солнце луч вонзило.

Вверху весельем яркость рождена,Как здесь — улыбка; а внизу мрачнеетТем больше тень, чем больше мысль грустна.*

«Бог видит все, твое в нем зренье реет, —Я молвил, — дух блаженный, и ничьяМысль у тебя себя украсть не смеет.

Так что ж твой голос, небо напояСреди святых огней,* чей хор кружится,В шести крылах обличия тая,

Не даст моим желаньям утолиться?Я упредить вопрос твой был бы рад,Когда б, как ты в меня, в тебя мог влиться».

«Крупнейший дол, где волны бег свой мчат, —Так отвечал он, — устремясь широкоИз моря, землю взявшего в обхват,

Меж розных берегов настоль глубокоУходит к солнцу, что, где прежде былКрай неба, там круг полдня видит око.*

Я на прибрежье между Эбро жилИ Магрою, чей ток, уже у ската,От Генуи Тоскану отделил.*

Близки часы восхода и закатаВ Буджее и в отечестве моем,*Согревшем кровью свой залив когда-то.*

Среди людей, кому я был знаком,Я звался Фолько; и как мной владелоВот это небо, так я властен в нем;

Затем что не страстней была дочь Бела,Сихея и Креусу оскорбив,*Чем я, пока пора не отлетела,

Ни родопеянка, с которой лживБыл Демофонт,* ни сам неодолимыйАлкид* , Иолу в сердце заключив.

Но здесь не скорбь, а радость обрели мыНе о грехе, который позабыт,А об Уме, чьей мыслью мы хранимы.

Здесь видят то искусство, что творитС такой любовью, и глядят в Начало,Чья благость к высям дольный мир стремит.

Но чтоб на все, что мысль твоя желалаЗнать в этой сфере, ты унес ответ,Последовать и дальше мне пристало.

Ты хочешь знать, кто в этот блеск одет,Которого близ нас сверкает слава,Как солнечный в прозрачных водах свет.

Так знай, что в нем покоится Раава*И, с нашим сонмом соединена,Его увенчивает величаво.

И в это небо, где заостренаТень мира вашего,* из душ всех ранеВ Христовой славе принята она.

Достойно, чтоб она среди сиянийОдной из твердей знаменьем былаПобеды, добытой поднятьем дланей,*

Затем что Иисусу* помоглаПрославиться в Земле Обетованной,Мысль о которой папе не мила.*

Твоя отчизна, стебель окаянныйТого, кто первый богом пренебрег*И завистью наполнил мир пространный,

Растит и множит проклятый цветок,*Чьей прелестью с дороги овцы сбиты,А пастырь волком стал в короткий срок.

С ним слово божье и отцы забыты,И отдан Декреталиям весь пыл,*Заметный в том, чем их поля покрыты.*

Он папе мил и кардиналам мил;Их ум не озабочен Назаретом,Куда раскинул крылья Гавриил.*

Но Ватикан и чтимые всем светомСвятыни Рима, где кладбище тех,Кто пал, Петровым следуя заветам,

Избудут вскоре любодейный грех».*

Песнь десятая