Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь седьмая

Второе небо — Меркурий (окончание)

Osanna, sanctus Deus sabaoth,Superillustrans claritate tuaFelices ignes horum malacoth!»*

Так видел я поющей сущность* туИ как она под свой напев поплыла,Двойного света движа красоту.

Она себя с другими в пляске слила,И, словно стаю мчащихся огней,Внезапное пространство их укрыло.

Колеблясь, я: «Скажи, скажи же ей, —Твердил себе. — Ты, жаждой опаленный,Скажи об этом госпоже твоей!»

Но даже в БЕ и в ИЧЕ* приученныйСвятыню чтить, я, голову клоня,Поник, как человек в истоме сонной.

Она, таким не потерпев меня,Сказала, улыбнувшись мне так чудно,Что счастлив будешь посреди огня:

«Как я сужу, — а мне понять нетрудно, —Ты тем смущен, что праведная местьБыть может отомщенной правосудно.*

Твои сомненья мне легко расплесть;А ты внимай, и то, чего не ведал,В моих словах ты будешь рад обресть.

За то, что тот, кто не рождался,* не далСвязать свой произвол, себе на зло, —Прокляв себя, он всех проклятью предал;

И человечество больным слеглоНа долгие века во тьме растленной,Пока господне Слово* не сошло

В мир, где природу, от творца вселеннойОтпавшую, оно слило с собойМогуществом Любви неизреченной.

На то, что я скажу, глаза открой!Была природа эта, с ним слитая,Как в миг созданья, чистой и благой;

Но все же — тою, что обитель РаяУтратила, в преступной слепотеПуть истины и жизни презирая.

Поэтому и кара на кресте,Свершаясь над природой восприятой,Была превыше всех по правоте;

Но также и неправеднейшей платой,Когда мы взглянем, с чьим лицом слиласьПрирода эта и кто был распятый.

Так эта смерть, в последствиях делясь,И бога, и евреев утолила:Раскрылось небо, и земля встряслась.

И я тебе отныне разъяснила,Как справедливость праведным судомЗа праведное мщенье отомстила.*

Но только вновь твой ум таким узлом,За мыслью мысль, обвился многократно,Что ждет свободы и томится в нем.

Ты говоришь: «Мне это все понятно;Но почему господь для нас избралЛишь этот путь спасенья, мне невнятно».

Никто из тех, мой брат, не проникалОчами в тайну этого решенья,Чей дух в огне любви не возмужал.

Здесь многие пытают силу зренья,Но различают мало; потомуСкажу, чем вызван этот путь спасенья.

Господня благость, отметая тьму,Горит в самой себе и так искрится,Что вечные красоты льет всему.

Все то, что прямо от нее струится,*Пребудет вечно, ибо не прейдетЕе печать, когда она ложится.

Все то, что прямо от нее течет,Всецело вольно, ибо то свободно,Что новых сил* не ощущает гнет.

Что ей сродней, то больше ей угодно;Священный жар, повсюду излучен,Живее в том, что более с ним сходно.

И человек всем этим наделен;*Но при утрате хоть единой долиОн благородства своего лишен.

Один лишь грех его лишает воли,Лишая сходства с Истинным Добром,Которым он не озаряем боле.

Низверженный в достоинстве своем,Он встать не может, не восполнив счетаВозмездием за наслажденье злом.

Природа ваша, согрешая tota*В своем зерне,* утратила, упав,Свои дары и райские ворота;

И не могла вернуть старинных прав,Как строгое покажет рассужденье,Тот или этот брод не миновав:

Иль чтоб господь ей даровал прощеньеИз милости; иль чтобы смертный самМог искупить свое грехопаденье.

Теперь направь глаза ко глубинамПредвечного совета и вниманьемУсиленно прильни к мои словам!

Сам человек достойным воздаяньемСпасти себя не мог, лишенный силПринизиться настолько послушаньем,

Насколько вознестись, ослушный, мнил;Вот почему своими он деламиСебя бы никогда не искупил.

Был должен бог, раз не могли вы сами,К всецелой жизни возвратить людей,Будь то одним, будь то двумя путями.*

Но делателю дело тем милей,Чем более, из сердца источая,В него вложил он благости своей;

И благость божья, в мире разлитая,Тем и другим направилась путем,Вас к прежним высям вознести желая.

Между последней тьмой и первым днемВеличественней не было деяньяИ не свершится впредь ни на одном.*

Бог, снизошедший до самоотданья,Щедрее вам помог себя спасти,Чем милостью простого оправданья;

И были бы закрыты все путиДля правосудья, если б сын господеньНе принял униженья во плоти.

Чтоб ты от всех сомнений был свободен,Добавлю поясненье,* и тогдаТы зоркостью со мною станешь сходен.

Ты говоришь: «И пламя, и вода,И воздух, и земля, и их смешенья,Придя в истленье, гибнут без следа.

А это ведь, однако же, творенья!И если речь твоя была верна,Им надо быть избавленным от тленья».

Брат! Ангелы и чистая страна,Где ты сейчас, — я так бы изложила, —В их совершенстве созданы сполна.*

И те стихии, что ты назвал было,И сложенное ими естествоОбразовала созданная сила.

Сотворены* само их веществоИ сила тех творящих излучений,Что льют светила, движась вкруг него.

Душа животных и душа растенийИз свойственной среды извлеченыЛучами и движеньем звездной сени.

А ваши жизни в вас вдохновленыВсевышней благостью и к ней всецело,В нее влюбленные, устремлены.

На этом основать ты можешь смелоИ ваше воскресенье, если тыПрипомнишь, как творилось ваше тело

И творенье прародительской четы».

Песнь восьмая

Третье небо — Венера — Любвеобильные

В погибшем мире* веровать привыкли,Что излученья буйной страсти льет —Киприда, движась в третьем эпицикле;*

И воздавал не только ей почетОбетов, жертв и песенного звонаВ былом неведенье былой народ,

Но чтились вместе с ней, как мать — Диона,И Купидон — как сын; и басня шла,Что на руки его брала Дидона.*

Той, кем я начал, названа былаЗвезда, которая взирает страстноНа солнце то вдогонку, то с чела.*

Как мы туда взлетели, мне неясно;Но что мы — в ней, уверило меняЛицо вожатой, став вдвойне прекрасно.

Как различимы искры средь огняИль голос в голосе, когда в движеньеПридет второй, а первый ждет, звеня,

Так в этом свете видел я круженьеДругих светил, и разный бег их мчал,Как, верно, разно вечное их зренье.*

От мерзлой тучи ветер не слеталНастолько быстрый, зримый иль незримый,Чтоб он не показался тих и вял

В сравненье с тем, как были к нам стремимыСвятые светы, покидая пляс,Возникший там, где реют серафимы.*

Из глуби тех, кто был вблизи от нас,«Осанна» так звучала, что томилсяПо этим звукам я с тех пор не раз.

Потом один от прочих отделилсяИ начал так: «Мы все служить тебеСпешим, чтоб ты о нас возвеселился.

В одном кругу, круженье и алчбеНаш сонм с чредой Начал* небесных мчится,Которым ты сказал, в земной судьбе:

«Вы, чьей заботой третья твердь кружится»;*Мы так полны любви, что для тебяНам будет сладко и остановиться».

Мои глаза доверили себяГлазам владычицы и, их ответомСомнение и робость истребя,

Вновь утолились этим щедрым светом,И я: «Скажи мне, кто вы», — произнес,Замкнув большое чувство в слове этом.

Как в мощи и в объеме он возросОт радости, — чья сила умножалаБылую радость, — слыша мой вопрос!

И, став таким, он мне сказал: «Я малоЖил в дельном мире;* будь мой век продлен,То многих бы грядущих зол не стало.

Я от тебя весельем утаен,В лучах его сиянья незаметный,Как червячок средь шелковых пелен.

Меня любил ты, с нежностью не тщетной:Будь я в том мире, ты бы увидалНе только лишь листву любви ответной.

Тот левый берег, где свой быстрый валПроносит, смешанная с Соргой, Рона,Господства моего в грядущем ждал;*

Ждал рог авзонский, где стоят Катона,Гаэта, Бари, замкнуты в пределОт Верде к Тронто до морского лона.*

И на челе моем уже блестелВенец земли, где льется ток Дуная,*Когда в немецких долах отшумел;

Прекрасная Тринакрия, — вдоль края,Где от Пахина уперся в ПелорЗалив, под Эвром стонущий, мгляная

Не от Тифея, а от серных гор,* —Ждала бы государей, мной рожденныхОт Карла и Рудольфа, до сих пор,

Когда бы произвол, для угнетенныхМучительный, Палермо не увлекВскричать: «Бей, бей!» — восстав на беззаконных.*

И если бы мой брат предвидеть мог,Он с каталонской жадной нищетоюРасстался бы, чтоб избежать тревог;*

Ему пора бы, к своему покою,Иль хоть другим, его груженый стругНе загружать поклажею двойною:

Раз он, сын щедрого, на щедрость туг,Ему хоть слуг иметь бы надлежало,Которые не жадны класть в сундук».

«То ликованье, что во мне взыгралоОт слов твоих, о господин мой, там,Где всяких благ скончанье и начало,

Ты видишь, верю, как я вижу сам;Оно мне тем милей; и тем дороже,Что зримо вникшим в божество глазам.

Ты дал мне радость, дай мне ясность тоже;Я тем смущен, услышав отзыв твой,Что сладкое зерно столь горьким всхоже».*

Так я; и он: «Вняв истине одной,К тому, чем вызвано твое сомненье,Ты станешь грудью, как стоишь спиной.

Тот, кто приводит в счастье и вращеньеМир, где ты всходишь, в недрах этих телПреображает в силу провиденье.

Не только бытие предусмотрелДля всех природ всесовершенный Разум,Но вместе с ним и лучший их удел.

И этот лук,* стреляя раз за разом,Бьет точно, как предвидено стрельцом,И как бы направляем метким глазом.

Будь иначе, твердь на пути твоемТакие действия произвела бы,Что был бы вместо творчества — разгром;

А это означало бы, что слабыУмы, вращающие сонм светил,И тот, чья мудрость их питать должна бы.

Ты хочешь, чтоб я ближе разъяснил?»И я: «Не надо. Мыслить безрассудно,Что б нужный труд природу утомил».

И он опять: «Скажи, мир жил бы скудно,Не будь согражданином человек?»«Да, — молвил я, — что доказать нетрудно».

«А им он был бы, если б не прибегДля разных дел к многоразличью званий?Нет, если правду ваш мудрец* изрек».

И, в выводах дойдя до этой грани,Он заключил: «Отсюда — испоконРазличны корни ваших содеяний:*

В одном родится Ксеркс, в другом — Солон,В ином — Мельхиседек, в ином — родительТого, кто пал, на крыльях вознесен.*

Круговорот природы, впечатлительМирского воска, свой блюдет устав,Но он не поглядит, где чья обитель.*

Вот почему еще в зерне ИсавНесходен с Яковом,* отец КвиринаТак низок, что у Марса больше прав.*

Рожденная природа заединоС рождающими шла бы их путем,Когда б не сила божьего почина.*

Теперь ты к истине стоишь лицом.Но чтоб ты знал, как мне с тобой отрадно,Хочу, чтоб вывод был тебе плащом.*

Природа, если к ней судьба нещадна,Всегда, как и любой другой посевНа чуждой почве, смотрит неприглядно;

И если б мир, основы обозрев,Внедренные природой, шел за нею,Он стал бы лучше, в людях преуспев.

Вы тащите к церковному елеюТакого, кто родился меч нести,*А царство отдаете казнодею* ;

И так ваш след сбивается с пути».

Песнь девятая