Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь четвертая

Первое небо — Луна (продолжение)

Меж двух равно манящих явств, свободныйВ их выборе к зубам бы не поднесНи одного и умер бы голодный;

Так агнец медлил бы меж двух угрозПрожорливых волков, равно страшимый;Так медлил бы меж двух оленей пес.

И то, что я молчал, равно томимыйСомненьями, счесть ни добром, ни зломНельзя, раз это путь необходимый.

Так я молчал; но на лице моемЖеланье, как и сам вопрос, сквозилоЖарчей, чем сказанное языком.

Но Беатриче, вроде Даниила,Кем был смирен Навуходоносор,Когда его свирепость ослепила,*

Сказала: «Вижу, что возник раздорВ твоих желаньях, и, теснясь в неволе,Раздумья тщетно рвутся на простор.

Ты мыслишь: «Раз я стоек в доброй воле,То как насилье нанесет уронМоей заслуге хоть в малейшей доле?»

Еще и тем сомненьем ты смущен,Не взносятся ли души в самом делеОбратно к звездам, как учил Платон.*

По-равному твое стесняют velle*Вопросы эти; обращаясь к ним,Сперва коснусь того, чей яд тяжеле.

Всех глубже вбожествленный* серафимИ Моисей и Самуил пророкиИль Иоанн, — он может быть любым,* —

Мария — твердью все равновысокиТем духам,* что тебе являлись тут,И бытия их не иные сроки;*

Все красят первый круг* и там живутВ неравной неге, ибо в разной мереПредвечных уст они дыханье пьют.

И здесь они предстали не как в сфере,Для них назначенной, а чтоб явитьРазностепенность высшей на примере.

Так с вашей мыслью должно говорить,Лишь в ощутимом черплющей познанье,Чтоб разуму затем его вручить.

К природе вашей снисходя, ПисаньеО божией деснице говоритИ о стопах, вводя иносказанье;

И Гавриила в человечий вид,И Михаила церковь облекает,Как и того, кем исцелен Товит.*

То, что Тимей* о душах утверждает,Несходно с тем, что здесь дано узнать,Затем что он как будто впрямь считает,

Что всякая душа взойдет опятьК своей звезде, с которой связь порвала,Ниспосланная тело оживлять.

Но может быть — здесь мысль походит малоНа то, что выразил словесный звук;Тогда над ней смеяться не пристало.

Так, возвращая светам этих дугЧесть и позор влияний, может статься,Он в долю правды направлял бы лук.*

Поняв его превратно, заблуждатьсяПошел почти весь мир, и так тогдаЮпитер, Марс, Меркурий стали зваться.*

В другом твоем сомнении* вредаГораздо меньше; с ним пребудешь здравымИ не собьешься с моего следа.

Что наше правосудие неправымКазаться может взору смертных, в томПуть к вере, а не к ересям лукавым.

Но так как человеческим умомГлубины этой правды постижимы,Твое желанье утолю во всем.

Раз только там насилье, где теснимыйНасильнику не помогал ничуть,То эти души им не извинимы;

Затем что волю силой не задуть;Она, как пламя, борется упорно,Хотя б его сто раз насильно гнуть.

А если в чем-либо она покорна,То вторит силе; так и эти вот,Хоть в божий дом могли уйти повторно.

Будь воля их тот целостный оплот,Когда Лаврентий* не встает с решеткиИли суровый Муций руку жжет,* —

Освободясь, они тот путь короткий,Где их влекли, прошли бы сами вспять;Но те примеры — редкие находки.

Так, если точно речь мою понять,Исчез вопрос, который, возникая,Тебе и дальше мог бы докучать.

Но вот теснина предстает другая,И здесь тебе вовеки одномуНе выбраться; падешь, изнемогая.

Как я внушала, твоему уму,Слова святого никогда не лживы:От Первой Правды не уйти ему.

Слова Пиккарды, стало быть, правдивы,Что дух Костанцы жаждал покрывал,Моим же как бы противоречивы.

Ты знаешь, брат, сколь часто мир видал,Что человек, пред чем-нибудь робея,Свершает то, чего бы не желал;

Так Алкмеон* , ослушаться не смеяРодителя, родную мать убилИ превратился, зла страшась, в злодея.

Здесь, как ты сам, надеюсь, рассудил,Насилье слито с волей,* и такогоНе извинить, кто этим прегрешил.

По сути, воля не желает злого,Но с ним мирится, ибо ей страшнейСтать жертвою чего-либо иного.

Пиккapдa мыслит в повести своейО чистой воле, той, что вне упрека;Я — о другой;* мы обе правы с ней».

Таков был плеск священного потока,Который от верховий правды шел;Он обе жажды утолил глубоко.

«Небесная, — тогда я речь повел, —Любимая Вселюбящего, светит,Живит теплом и влагой ваш глагол.

Таких глубин мой дух в себе не встретит,Чтоб дар за дар воздать решился он;Пусть тот, кто зрящ и властен, вам ответит.

Я вижу, что вовек не утоленНаш разум, если Правдой непреложной,Вне коей правды нет, не озарен.

В ней он покоится, как зверь берложный,Едва дойдя; и он всегда дойдет, —Иначе все стремления ничтожны.

От них у корня истины встаетРосток сомненья; так природа властноС холма на холм ведет нас до высот.

Вот что дает мне смелость, манит страстноВас, госпожа, почтительно спроситьО том, что для меня еще неясно.

Я знать хочу, возможно ль возместитьРазрыв обета новыми деламиИ груз их на весы к вам положить».

Она такими дивными глазамиОгонь любви метнула на меня,Что веки у меня поникли сами,

И я себя утратил, взор склоня.

Песнь пятая

Первое небо — Луна (окончание) — Второе небо — Меркурий — Честолюбивые деятели

Когда мой облик пред тобою блещетИ свет любви не по-земному льет,Так, что твой взор, не выдержав, трепещет,

Не удивляйся; это лишь растетМогущественность зренья и, вскрывая,Во вскрытом благе движется вперед.

Уже я вижу ясно, как, сияя,В уме твоем зажегся вечный свет,Который любят, на него взирая.

И если вас влечет другой предмет,То он всего лишь — восприятий ложноТого же света отраженный след.

Ты хочешь знать, чем равноценным можноОбещанные заменить дела,Чтобы душа почила бестревожно».

Так Беатриче в эту песнь вошлаИ продолжала слова ход священный,Чтоб речь ее непрерванной текла:

«Превысший дар создателя вселенной,Его щедроте больше всех сродниИ для него же самый драгоценный, —

Свобода воли, коей искониРазумные создания причастны,Без исключенья все и лишь они.

Отсюда ты получишь вывод ясный,Что значит дать обет, — конечно, там,Где бог согласен, если мы согласны.

Бог обязаться дозволяет нам,И этот клад,* такой, как я сказала,Себя ему приносит в жертву сам.

Где ценность, что его бы заменяла?А в отданном ты больше не волен,И жертвовать чужое — не пристало.

Ты в основном отныне утвержден;Но так как церковь знает разрешенья,*С чем как бы спорит сказанный закон,

Не покидай стола без замедленья:Кусок, который съел ты, был тугимИ требует подмоги для сваренья.

Открой же разум свой словам моимИ в нем замкни их; исчезает вскореТо, что, услышав, мы не затвердим.

Две стороны мы видим при разбореПодобных жертв: одну мы видим в том,Чем жертвуют; другую — в договоре.

Последний обязателен во всем,Пока не выполнен, как изъяснялосьУже и выше точным языком.

Вот почему евреям полагалось, —Ты помнишь, — жертвовать из своего,Хоть жертва иногда и заменялась.

Зато второе, то есть существо,Бывает и таким, что есть пределы,В которых можно изменить его.

Но бремя плеч своих и самый смелыйМенять не смеет и обязан несть,Пока недвижны желтый ключ и белый.*

Да и обмен нелепым надо счесть,Когда предмет, имевшийся доселе,Не входит в новый, как четыре в шесть.*

А если ценность — всех других тяжелоИ всякой чаши книзу тянет край,Ее ничем не возместить на деле.

Своим обетом, смертный, не играй!Будь стоек, но не обещайся слепо,Как первый дар принесший Иеффай* ;

Он не сказал: «Я поступил нелепо!»,А согрешил, свершая. В тот же рядВождь греков стал, безумный столь свирепо,

Что вместе с Ифигенией скорбятГлупец и мудрый, все, кому случитсяУслышать про чудовищный обряд.*

О христиане, полно торопиться,Лететь, как перья, всем ветрам вослед!Не думайте любой водой омыться!

У вас есть Ветхий, Новый есть завет,И пастырь церкви вас всегда наставит;Вот путь спасенья, и другого нет.

А если вами злая алчность правит,*Так вы же люди, а не скот тупой,И вас меж вас еврей да не бесславит!

Не будьте, как ягненок молодой,Который, бросив мать, беды не чуя,По простоте играет сам с собой!»

Так Беатриче мне, как здесь пишу я;Потом туда, где мир всего живей,*Вновь обратила взоры, вся взыскуя.

Ее безмолвье, чудный блеск очейЛишили слов мой жадный ум, где зрелиОпять вопросы к госпоже моей.

И как стрела спешит коснуться целиСкорее, чем затихнет тетива,Так ко второму царству* мы летели.

Такая радость в ней зажглась, едваТот светоч* нас объял, что озариласьСама планета светом торжества.

И раз звезда, смеясь, преобразилась,То как же — я, чье естество* всегдаЛегко переменяющимся мнилось?

Как из глубин прозрачного прудаК тому, что тонет, стая рыб стремится,Когда им в этом чудится еда,

Так видел я — несчетность блесков мчитсяНавстречу нам, и в каждом клич звучал:«Вот кем любовь для нас обогатится!»

И чуть один к нам ближе подступал,То виделось, как все в нем ликовало,По зареву, которым он сиял.

Суди, читатель: оборвись началоНа этом, как бы тягостно тебеДальнейшей повести недоставало;

И ты поймешь, как мне об их судьбеХотелось внять правдивые глаголы,Едва мой взгляд воспринял их в себе.

«Благорожденный, ты, кому престолыВсевечной славы видеть предстоит,Пока не кончен труд войны* тяжелый, —

Тот свет, который в небесах разлит,Пылает в нас; поэтому, желаяПро нас узнать, ты будешь вволю сыт».

Так молвила одна мне тень благая,А Беатриче: «Смело говориИ слушай с верой, как богам внимая!»

«Я вижу, как гнездишься ты внутриСвоих лучей и как их льешь глазами,Ликующими пламенней зари.

Но кто ты, дух достойный, и пред намиЗачем предстал в той сфере, чье челоОт смертных скрыто чуждыми лучами?»*

Так я сказал сиявшему светло,Тому, кто речь держал мне; и сияньеЕго еще лучистей облекло.

Как солнце, чье чрезмерное сверканьеЕго же застит, если жар пробилСмягчающих паров напластованье,

Так он, ликуя, от меня укрылСвященный лик среди его же светаИ, замкнут в нем, со мной заговорил,

Как будет в следующей песни спето.

Песнь шестая