Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь пятая

Первое небо — Луна (окончание) — Второе небо — Меркурий — Честолюбивые деятели

Когда мой облик пред тобою блещетИ свет любви не по-земному льет,Так, что твой взор, не выдержав, трепещет,

Не удивляйся; это лишь растетМогущественность зренья и, вскрывая,Во вскрытом благе движется вперед.

Уже я вижу ясно, как, сияя,В уме твоем зажегся вечный свет,Который любят, на него взирая.

И если вас влечет другой предмет,То он всего лишь — восприятий ложноТого же света отраженный след.

Ты хочешь знать, чем равноценным можноОбещанные заменить дела,Чтобы душа почила бестревожно».

Так Беатриче в эту песнь вошлаИ продолжала слова ход священный,Чтоб речь ее непрерванной текла:

«Превысший дар создателя вселенной,Его щедроте больше всех сродниИ для него же самый драгоценный, —

Свобода воли, коей искониРазумные создания причастны,Без исключенья все и лишь они.

Отсюда ты получишь вывод ясный,Что значит дать обет, — конечно, там,Где бог согласен, если мы согласны.

Бог обязаться дозволяет нам,И этот клад,* такой, как я сказала,Себя ему приносит в жертву сам.

Где ценность, что его бы заменяла?А в отданном ты больше не волен,И жертвовать чужое — не пристало.

Ты в основном отныне утвержден;Но так как церковь знает разрешенья,*С чем как бы спорит сказанный закон,

Не покидай стола без замедленья:Кусок, который съел ты, был тугимИ требует подмоги для сваренья.

Открой же разум свой словам моимИ в нем замкни их; исчезает вскореТо, что, услышав, мы не затвердим.

Две стороны мы видим при разбореПодобных жертв: одну мы видим в том,Чем жертвуют; другую — в договоре.

Последний обязателен во всем,Пока не выполнен, как изъяснялосьУже и выше точным языком.

Вот почему евреям полагалось, —Ты помнишь, — жертвовать из своего,Хоть жертва иногда и заменялась.

Зато второе, то есть существо,Бывает и таким, что есть пределы,В которых можно изменить его.

Но бремя плеч своих и самый смелыйМенять не смеет и обязан несть,Пока недвижны желтый ключ и белый.*

Да и обмен нелепым надо счесть,Когда предмет, имевшийся доселе,Не входит в новый, как четыре в шесть.*

А если ценность — всех других тяжелоИ всякой чаши книзу тянет край,Ее ничем не возместить на деле.

Своим обетом, смертный, не играй!Будь стоек, но не обещайся слепо,Как первый дар принесший Иеффай* ;

Он не сказал: «Я поступил нелепо!»,А согрешил, свершая. В тот же рядВождь греков стал, безумный столь свирепо,

Что вместе с Ифигенией скорбятГлупец и мудрый, все, кому случитсяУслышать про чудовищный обряд.*

О христиане, полно торопиться,Лететь, как перья, всем ветрам вослед!Не думайте любой водой омыться!

У вас есть Ветхий, Новый есть завет,И пастырь церкви вас всегда наставит;Вот путь спасенья, и другого нет.

А если вами злая алчность правит,*Так вы же люди, а не скот тупой,И вас меж вас еврей да не бесславит!

Не будьте, как ягненок молодой,Который, бросив мать, беды не чуя,По простоте играет сам с собой!»

Так Беатриче мне, как здесь пишу я;Потом туда, где мир всего живей,*Вновь обратила взоры, вся взыскуя.

Ее безмолвье, чудный блеск очейЛишили слов мой жадный ум, где зрелиОпять вопросы к госпоже моей.

И как стрела спешит коснуться целиСкорее, чем затихнет тетива,Так ко второму царству* мы летели.

Такая радость в ней зажглась, едваТот светоч* нас объял, что озариласьСама планета светом торжества.

И раз звезда, смеясь, преобразилась,То как же — я, чье естество* всегдаЛегко переменяющимся мнилось?

Как из глубин прозрачного прудаК тому, что тонет, стая рыб стремится,Когда им в этом чудится еда,

Так видел я — несчетность блесков мчитсяНавстречу нам, и в каждом клич звучал:«Вот кем любовь для нас обогатится!»

И чуть один к нам ближе подступал,То виделось, как все в нем ликовало,По зареву, которым он сиял.

Суди, читатель: оборвись началоНа этом, как бы тягостно тебеДальнейшей повести недоставало;

И ты поймешь, как мне об их судьбеХотелось внять правдивые глаголы,Едва мой взгляд воспринял их в себе.

«Благорожденный, ты, кому престолыВсевечной славы видеть предстоит,Пока не кончен труд войны* тяжелый, —

Тот свет, который в небесах разлит,Пылает в нас; поэтому, желаяПро нас узнать, ты будешь вволю сыт».

Так молвила одна мне тень благая,А Беатриче: «Смело говориИ слушай с верой, как богам внимая!»

«Я вижу, как гнездишься ты внутриСвоих лучей и как их льешь глазами,Ликующими пламенней зари.

Но кто ты, дух достойный, и пред намиЗачем предстал в той сфере, чье челоОт смертных скрыто чуждыми лучами?»*

Так я сказал сиявшему светло,Тому, кто речь держал мне; и сияньеЕго еще лучистей облекло.

Как солнце, чье чрезмерное сверканьеЕго же застит, если жар пробилСмягчающих паров напластованье,

Так он, ликуя, от меня укрылСвященный лик среди его же светаИ, замкнут в нем, со мной заговорил,

Как будет в следующей песни спето.

Песнь шестая

Второе небо — Меркурий (продолжение)

С пор как взмыл, послушный Константину,Орел противу звезд, которым вследИ Он встарь парил за тем, кто взял Лавину,

Господня птица двести с лишним летНа рубеже Европы пребывала,Близ гор, с которых облетела свет;

И тень священных крыл распростиралаНа мир, который был во власть ей дан,И там, из длани в длань, к моей ниспала.*

Был кесарь я, теперь — Юстиниан* ;Я, Первою Любовью* вдохновленный,В законах всякий устранил изъян.

Я верил, в труд еще не погруженный,Что естество в Христе одно, не два,Такою верой удовлетворенный.

Но Агапит* , всех пастырей глава,Мне свой урок преподал благодатныйВ той вере, что единственно права.

Я внял ему; теперь мне так понятныЕго слова, как твоему умуВ противоречье ложь и правда внятны.

Я стал ступать, как церковь; потомуИ бог меня отметил, мне внушаяВысокий труд;* я предался ему,

Оружье Велисарию* вверяя,Которого господь в боях вознес,От ратных дел меня освобождая.

Таков ответ на первый твой вопрос;Но надо, чтоб, об этом повествуя,Еще немного слов я произнес,

Всю правоту* тебе живописуяТех, кто подвигся на священный стяг,*Его присвоив или с ним враждуя.*

Взгляни, каким величьем всякий шагЕго сиял; чтоб он владел державой,Паллант* всех прежде кровию иссяк.

Ты знаешь, как он в Альбе* величавойТри века ждал, чтоб на ее поляхТри против трех вступили в бой кровавый;*

И что он сделал при семи царях,От скорби жен сабинских до печалиЛукреции, в соседях сея страх;*

Что сделал он, когда его вздымалиНа Бренна и на Пирра* и подрядВластителей и веча покоряли, —

За что косматый Квинций, и Торкват,*И Деции, и Фабии* донынеПрославлены, и я почтить их рад.

Он ниспроверг арабов в их гордыне,Вслед Ганнибалу миновавших склон,Откуда, По, ты держишь путь к равнине.*

Он видел, как Помпей и Сципион*Повиты юной славой* и крушимаВершина, под которой ты рожден.*

Пока то время близилось незримо,Когда свой облик твердь земле дала,*Им Цезарь овладел, по воле Рима.

От Вара к Рейну* про его делаСпроси волну Изары, Эры, Сенны*И всех долин, что Рона приняла.

А что он сделал, выйдя из РавенныИ минув Рубикон* , — то был полет,Ни словом, ни пером не изреченный.

Он двинул на Испанию поход;Затем к Дураццо; и в Фарсал вонзился,Исторгнув стон у жарких Нильских вод;*

Антандр и Симоэнт, где встарь гнездился,Увидел вновь, и Гекторов курган,*И вновь, на горе Птолемею,* взвился.

На Юбу* пал, как грозовой таран,И вновь пошел на запад ваш, где к браниОпять взывали трубы помпеян.*

О том, чем был он в следующей длани,*Брут лает с Кассием в Аду,* скорбятПерузий с Мутиной, полны стенаний.*

И до сих пор отчаяньем объятДух Клеопатры, спасшейся напрасно,Чтоб смерть ей дал змеиный черный яд.*

Он долетел туда, где море красно;*Он подарил земле такой покой,Что Янов храм был заперт повсечасно.*

Но все, что стяг, превозносимый мной,Свершил дотоле и свершил в грядущемДля подданной ему страны земной, —

Мрак и ничто, когда умом нелгущимИ ясным оком взглянем на негоПри третьем кесаре,* его несущем.

Живая Правда, в длани у того,Ему внушила славный долг — суровоИсполнить мщенье гнева своего.

Теперь дивись, мое услышав слово:Он с Титом вновь пошел и отомстилЗа отомщение греха былого.*

Когда же лангобардский зуб язвилСвятую церковь, под его крыламиВеликий Карл, разя, ее укрыл.*

Суди же сам о тех, кто с их грехамиПомянут мной,* суди об их делах,Первопричине всех несчастий с вами.

Тот — всенародный стяг втоптал во прахДля желтых лилий,* тот — себе присвоил;Чей хуже грех — не взвесишь на весах.

Уж пусть бы гибеллин себе устроилОсобый стяг! А этот — не для тех,Кто справедливость и его — раздвоил!

И гвельфам нет надежды на успехС их новым Карлом;* львы крупней ходили,А эти когти с них сдирали мех!

Уже нередко дети слезы лилиЗа грех отца; и люди пусть не ждут,Что бог покинет герб свой ради лилий!

А эта малая звезда — приютТех душ, которые, стяжать желаяХвалу и честь, несли усердный труд.

И если цель желаний — лишь такаяИ верная дорога им чужда,То к небу луч любви восходит, тая.

Но в том — часть нашей радости, что мздаНам по заслугам нашим воздается,Не меньше и не больше никогда.

И в этом так отрадно познаетсяЖивая Правда, что вовеки взорК какому-либо злу не обернется.

Различьем звуков гармоничен хор;Различье высей в нашей жизни ясной —Гармонией наполнило простор.

И здесь внутри жемчужины* прекраснойСияет свет Ромео, чьи трудыНаграждены неправдой столь ужасной.

Но провансальцам горестны плодыИх происков; и тот вкусит мытарства,Кому чужая доблесть злей беды.

Рамондо Берингьер четыре царстваДал дочерям; а ведал этим всемРомео, скромный странник, враг коварства.

И все же, наущенный кое-кем,О нем, безвинном, он повел дознанье;Тот на десять представил пять и семь.*

И, нищ и древен, сам ушел в изгнанье;Знай только мир, что в сердце он таил,За кусом кус прося на пропитанье, —

Его хваля, он громче бы хвалил!»*

Песнь седьмая