Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Песнь двадцать восьмая

Земной Рай — Мательда

В великой жажде обойти дозоромГосподень лес,* тенистый и живой,Где новый день смягчался перед взором,

Я медленно от кручи круговойПошел нагорьем, и земля дышалаСо всех сторон цветами и травой.

Ласкающее веянье, нималоНе изменяясь, мне мое челоКак будто нежным ветром обдавало

И трепетную сень вершин гнелоВ ту сторону, куда гора святаяБросает тень, как только рассвело, —

Но все же не настолько их сгибая,Чтобы умолкли птички, оробевИ все свои искусства прерывая:

Они, ликуя посреди дерев,Встречали песнью веянье востокаВ листве, гудевшей их стихам припев,

Тот самый, что в ветвях растет широко,Над взморьем Кьясси наполняя бор,*Когда Эол* освободит Сирокко.

Я между тем так далеко простерМой путь сквозь древний лес, что понемногуСо всех сторон замкнулся кругозор.

И вдруг поток* мне преградил дорогу,Который мелким трепетом волныКлонил налево травы по отлогу.

Чистейшие из вод земной страныНаполнены как будто мутью сорнойПред этою, сквозной до глубины,

Хотя она струится черной-чернойПод вековечной тенью, для лучейИ солнечных, и лунных необорной.

Остановясь, я перешел ручейГлазами, чтобы видеть, как растеньяРазнообразны в свежести своей.

И вот передо мной, как те явленья,Когда нежданно в нас устраненаЛюбая дума силой удивленья,

Явилась женщина,* и шла одна,И пела, отбирая цвет от цвета,Которых там пестрела пелена.

«О женщина, чья красота согретаЛучом любви, коль внешний вид не ложь,Но сердца достоверная примета, —

Быть может, ты поближе подойдешь, —Сказал я ей, — и станешь над стремниной,Чтоб я расслышать мог, что ты поешь?

Ты кажешься мне юной Прозерпиной,Когда расстаться близился чередЦерере — с ней, ей — с вешнею долиной».*

Как чтобы в пляске сделать поворот,Она, скользя сомкнутыми стопамиИ мелким шагом двигаясь вперед,

Меж алыми и желтыми цветамиК моей оборотилась сторонеС девически склоненными глазами;

И мой призыв был утолен вполне,Когда она так близко подступила,Что смысл напева долетал ко мне.

Придя туда, где побережье былоУже омыто дивною рекой,Открытый взор она мне подарила.

Едва ли мог струиться блеск такойИз-под ресниц Венеры, уязвленнойНегаданно сыновнею рукой.*

Среди травы, волнами орошенной,Она, смеясь, готовила венок,Без семени на высоте рожденный.

На три шага нас разделял поток;Но Геллеспонт, где Ксеркс познал невзгоду,Людской гордыне навсегда урок,*

Леандру был милее в непогоду,Когда он плыл из Абидоса в Сест,*Чем мне — вот этот, не разъявший воду.

«Вы внове здесь; мой смех средь этих мест,*Где людям был приют от всех несчастий, —Так начала она, взглянув окрест, —

Мог удивить вас и смутить отчасти;Но ум ваш озарится светом дня,Вникая в псалмопенье «Delectasti».*

Ты, впереди,* который звал меня,Спроси, что хочешь; я на все готоваПодать ответ, все точно изъясня».

«Вода и шум лесной, — сказал я снова, —Колеблют то, что моему умуВнушило слышанное прежде слово».*

На что она: «Сомненью твоемуЯ их причину до конца раскроюИ сжавшую тебя рассею тьму.

Творец всех благ, довольный лишь собою,Ввел человека добрым, для добра,Сюда, в преддверье к вечному покою.

Виной людей пресеклась та пора,И превратились в боль и в плач по старомБезгрешный смех и сладкая игра.

Чтоб смуты, порождаемые паром,Который от воды и от землиИдет, по мере силы, вслед за жаром,

Тревожить человека не могли,Гора вздыбилась так, что их не знаетНад уровнем ворот, где вы вошли.

Но так как с первой твердью круг свершаетВесь воздух, если воздуху вразрезКакой-либо заслон не возникает,

То здесь, в чистейшей высоте небес,Его круговорот деревья клонитИ наполняет шумом частый лес.*

Растение, которое он тронет,Ему вверяет долю сил своих,И он, кружа, ее вдали уронит;

Так в дальних землях, если свойства ихИль их небес пригодны, возникая,Восходит много отпрысков живых.

И там бы не дивились, это зная,Тому, что иногда ростки растут,Без видимого семени вставая.

И знай про этот дивный лес, что тутЗемля богата всяческою силойИ есть плоды, которых там не рвут.

И этот вот поток рожден не жилой,В которой охладелый пар скопленИ вдаль течет, то буйный, то унылый;

Его источник прочен и силенИ черплет от господних изволенийВсе, что он льет, открытый с двух сторон.

Струясь сюда — он память согрешенийСнимает у людей; струясь туда —Дарует память всех благих свершений.

Здесь — Лета; там — Эвноя; но всегдаИ здесь, и там сперва отведать надо,Чтоб оказалась действенной вода.

В ее вкушенье — высшая услада.*Хоть, может быть, ты жажду утолилУслышанным, но я была бы рада,

Чтоб ты в подарок вывод получил;Тебе он не обещан, но едва лиОт этого он станет меньше мил.

Те, что в стихах когда-то воспевалиБылых людей и золотой их век,Быть может, здесь в парнасских снах* витали:

Здесь был невинен первый человек,Здесь вечный май, в плодах, как поздним летом,И нектар — это воды здешних рек».

Я обратил лицо к моим поэтамИ здесь улыбку их упомяну,Мелькнувшую при утвержденье этом;

Потом взглянул на дивную жену.

Песнь двадцать девятая

Земной Рай — Мистическая процессия

Как бы любовной негою объята,Окончив речь, она запела так:«Bead, quorum tecta sunt peccata!»*

Как нимфы направляли легкий шаг,Совсем одни, сквозь тень лесов, желая:Та — видеть солнце, та — уйти во мрак, —

Она пошла вверх по реке, ступаяВдоль берега; я — также, к ней плечомИ поступь с мелкой поступью ровняя.

Мы, ста шагов не насчитав вдвоем,Дошли туда, где русло загибало,И я к востоку повернул лицом.

Здесь мы пройти успели столь же мало,Когда она, всем телом обратясь:«Мой брат, смотри и слушай!» — мне сказала.

И вдруг лесная глубина зажгласьБлистаньем неожиданного света,Как молнией внезапно озарясь;

Но молния, сверкнув, исчезнет где-то,А этот свет, возникнув, возрастал,Так что я в мыслях говорил: «Что это?»

Каким-то нежным звуком зазвучалЛучистый воздух; скорбно и суровоЯ дерзновенье Евы осуждал:

Земля и твердь блюли господне слово,А женщина, одна, чуть создана,Не захотела потерпеть покрова;*

Пребудь под ним покорною она,Была бы радость несказанных сенейИ раньше мной, и дольше вкушена.*

Пока я шел средь стольких предваренийВсевечной неги, мыслью оробевИ жаждая все больших упоений,

Пред нами воздух под листвой деревСтал словно пламень, осияв дубраву,И сладкий звук переходил в напев.

Сонм дев священных,* если вам во славуЯ ведал голод, стужу, скудный сон,Себе награды я прошу по праву.

Пусть для меня прольется Геликон* ,И да внушат мне Урания с хором*Стихи о том, чем самый ум смущен.

Вдали, за искажающим простором,*Который от меня их отделял,Семь золотых дерев являлись взорам;

Когда ж я к ним настолько близок стал,Что мнящийся предмет, для чувств обманный,Отдельных свойств за далью не терял,

То дар, уму для различенья данный,Светильники* признал в седмице той,А пенье голосов признал «Осанной».

Светлей пылал верхами чудный строй,Чем полночью в просторах тверди яснойПылает полный месяц над землей.

Я в изумленье бросил взгляд напрасныйВергилию, и мне ответил онТаким же взглядом, как и я — безгласный.

Мой взор был снова к дивам обращен,Все надвигавшимся в строю широкомМедлительнее новобрачных жен.

«Ты что ж, — сказала женщина с упреком, —Горящий взгляд стремишь к живым огням,А что за ними — не окинешь оком?»

И я увидел: вслед, как вслед вождям,Чреда людей, вся в белом, выступала,И белизны такой не ведать нам.

Вода налево от меня сверкалаИ возвращала мне мой левый бок,Едва я озирался, — как зерцало.

Когда я был настолько недалек,Что мы всего лишь речкой разделялись,Я шаг прервал и лучше видеть мог.

А огоньки все ближе надвигались,И, словно кистью проведены,За ними волны, крася воздух, стлались;

Все семь полос, отчетливо видны,Напоминали яркими цветамиЛук солнца или перевязь луны.*

Длину всех этих стягов я глазамиНе озирал; меж крайними просветИзмерился бы десятью шагами.

Под чудной сенью шло двенадцать четМаститых старцев,* двигаясь степенно,И каждого венчал лилейный цвет.

Все воспевали песнь: «БлагословеннаТы в дочерях Адама, и светлаКраса твоя и навсегда нетленна!»

Когда чреда избранная прошлаИ свежую траву освободила,Которою та сторона цвела, —

Как вслед светилам вставшие светила,Четыре зверя* взор мой различил.Их лбы листва зеленая обвила;

У каждого — шесть оперенных крыл;Крыла — полны очей; я лишь означу,Что так смотрел бы Аргус* , если б жил.

Чтоб начертать их облик, я не трачуСтихов, читатель; непосильно мнеПри щедрости исполнить всю задачу.

Прочти Езекииля; он вполнеИх описал, от северного краяИдущих в ветре, в туче и в огне.

Как на его листах, совсем такаяНаружность их; в одной лишь из статейЯ с Иоанном — крылья исчисляя.*

Двуколая, меж четырех зверейПобедная повозка* возвышалась,И впряженный Грифон* шел перед ней.

Он крылья так держал, что отделяласьСрединная от трех и трех полос,И ни одна разъятьем не ломалась.

К вершинам крыл я тщетно взгляд вознес;Он был золототел, где он был птицей,А в остальном — как смесь лилей и роз.

Не то, чтоб Август равной колесницейНе тешил Рима, или Сципион,* —Сам выезд Солнца был бедней сторицей,

Тот выезд Солнца, что упал, спален,Когда Земля взмолилася в печалиИ Дий творил свой праведный закон.*

У правой ступицы, кружа, плясалиТри женщины; одна — совсем ала;Ее в огне с трудом бы распознали;

Другая словно создана былаИз плоти, даже кости, изумрудной;И третья — как недавний снег бела.

То белая вела их в пляске чудной,То алая, чья песнь у всех заразТо легкой поступь делала, то трудной.*

А слева — четверо вели свой пляс,Одеты в пурпур, повинуясь ладуОдной из них, имевшей третий глаз.*

За этим сонмищем предстали взглядуДва старца, сходных обликом благимИ твердым, но несходных по наряду;

Так, одного питомцем бы своимСчел Гиппократ, природой сотворенныйНа благо самым милым ей живым;

Обратною заботой поглощенный,Второй сверкал столь режущим мечом,Что я глядел чрез реку, устрашенный.*

Прошли смиренных четверо* потом;И одинокий старец, вслед за ними,Ступал во сне, с провидящим челом.*

Все семь от первых ризами своимиНе отличались; но взамен лилейВенчали розы наравне с другими

Багряными цветами снег кудрей;Далекий взор клялся бы, что их лицаОгнем пылают кверху от бровей.

Когда со мной равнялась колесница,Раздался гром; и, словно возбраненБыл дальше ход, святая вереница

Остановилась позади знамен.*

Песнь тридцатая