Публий Назон - Метаморфозы

        Дерево; козы среди раскаленных блуждают каменьев.

        Посередине же Фив дочерей он явил Ориона:

        Вот не по-женски свое подставляет открытое горло

        Дева; другая, приняв бестрепетной раной оружье,

695 Мертвой легла за народ. Несут их по граду роскошным

        Шествием скорбным и вот сжигают на месте отменном.

        А между тем изошли близнецы из девичьего пепла,

        Юношей двое, чтоб род не погиб; Коронами люди

        Их нарекли; с торжеством они матери прах провожают.

700 А над рядами фигур, отливавших старинною бронзой,

        По верху этот кратер золоченым кололся аканфом.

        Но не беднее дары и трояне в ответ преподносят:

        Ими подарен жрецу сосуд, фимиама хранитель,

        Чаша и пышный венец, золотой, в драгоценных каменьях.

705 Вспомнили путники тут, что тевкры от Тевкровой крови[544]

        Род свой ведут, и на Крите сошли: но сносить лишь недолго

        Тамошний воздух могли; оставив со ста городами

        Остров, стремятся скорей достигнуть портов Авсонийских.[545]

        Буря встает и треплет людей. Принимают Строфады[546]

710 В порты неверные их, устрашает их птица Аэлло[547].

        Вот уж Итаку они,[548] дулихийские порты, и Самос,

        И неритийский предел, лукавого царство Улисса, —

        Все миновали; потом Амбракию[549], бывшую спорной

        Между богов; и судьи, обращенного в камень, обличье

715 Видят, что всюду теперь Аполлоном зовется Актийским;[550]

        Землю Додоны прошли со священным глаголющим дубом,

        И хаонийский залив, где дети владыки Молосса

        На обретенных крылах избежали когда-то пожара.

        Вскоре феанов поля, с благодатным плодов урожаем,

720 Также Эпир посетили, Буфрот, где вещатель фригийский

        Царствовал, и, наконец, новозданную новую Трою.

        Зная грядущее все, что открыл им советник надежный,

        Чадо Приама, Гелен, они в сиканийские входят

        Гавани. Три языка протянула Сикания в море.

725 Первый из мысов, Пахин, обращен к дожденосному Австру,

        К мягким Зефирам другой, Лилибей; Пелор же, последний,

        Смотрит к Борею, на Аркт, никогда не сходящийся с морем.

        Тевкры к нему подошли; на веслах и с ветром попутным

        Ночью пристали суда к песчаному брегу Занклеи.

730 Скилла тут справа, а там беспокойная, слева, Харибда

        Буйствуют: эта корабль пожрет, захватив, и извергнет;

        Той же свирепые псы опоясали черное лоно, —

        Девье при этом лицо у нее. Коль поэтов наследье

        Все целиком не обман, то когда-то была она девой.

735 Много просило ее женихов; и, всех отвергая,

        К нимфам морским — ибо нимфам была она очень любезна —

        Шла и рассказы вела о любви молодых несчастливцев.

        Волосы как-то ей раз давала чесать Галатея[551]

        И обратилася к ней со словами такими, вздыхая:

740 «Все-таки, дева, тебя добиваются люди, не злые

        Сердцем, а ты отвергать их всех безнаказанно можешь!

        Я же, которой отец — Нерей, лазурной Дориды

        Дочь, у которой сестер охранительный сонм, не иначе,

        Как по воде уплывя, избежала Циклоповой страсти».

745 Тут говорящей слова остановлены были слезами;

        Дева же, вытерев их беломраморным пальцем, богиню

        Так утешать начала: «Ты мне расскажи, дорогая,

        Можешь довериться мне, не скрывай причину страданья!»

        И Нереида в ответ Кратеиной дочери молвит:

750 «Акид здесь жил, порожден Семетидою нимфой от Фавна.

        Матери он и отцу утешением был превеликим,

        Больше, однако же, — мне. Ибо только со мною красавец

        Соединялся. Всего лишь два восьмилетья он прожил;

        Были неясным пушком обозначены нежные щеки.

755 Я домогалась его, Циклоп же — меня, безуспешно.

        Если ты спросишь теперь, что сильнее в душе моей было,

        К Акиду нежная страсть или ужас к Циклопу, — не знаю.

        Были те чувства равны. О Венера-кормилица, сколько

        Мощи в державстве твоем! Ибо этот бесчувственный, страшный

760 Даже для диких лесов, безопасно которого встретить

        Не привелось никому, презритель богов олимпийских,

        Знал, что такое любовь. Ко мне вожделеньем охвачен,

        Весь он горит. Позабыл он и скот, и родные пещеры.

        Даже заботиться стал о наружности, нравиться хочет.

765 Гребнем ты, Полифем, торчащие волосы чешешь.

        Вот захотел он серпом бороды пообрезать щетину,

        Чтобы на зверский свой лик любоваться, его приобразив.

        Дикость, страсть убивать и крови безмерная жажда —

        Их уже нет. Приплывают суда, отплывают спокойно.

770 Телем[552] в то время как раз к сицилийской причаливший Этне,

        Телем, Эврима сын, никогда не обманутый птицей,

        К страшному всем Полифему пришел и промолвил: «Единый

        Глаз твой, который на лбу, добычею станет Улисса!»

        Тот засмеялся в ответ: «Из пророков глупейший, ошибся

775 Ты. Он — добыча другой!» Так истины слово презрел он, —

        Тщетно! То, берег морской измеряя шагами гиганта,

        Почву осаживал он, то усталый скрывался в пещеру.

        Клином, длинен и остер, далеко выдвигается в море

        Мыс, с обоих боков омываем морскою волною.

780 Дикий Циклоп на него забрался и сел посередке.

        Влезли следом за ним без призора бродящие овцы.

        После того как у ног положил он сосну, что служила

        Палкой пастушьей ему и годилась бы смело на мачту,

        Взял он перстами свирель, из сотни скрепленную дудок,

785 И услыхали его деревенские посвисты горы,

        И услыхали ручьи. В тени, за скалою укрывшись,

        С Акидом нежилась я и внимательным слухом ловила

        Издали песни слова, и память мне их сохранила.

        «Ты, Галатея, белей лепестков белоснежной лигустры,

790 Вешних цветущих лугов и выше ольхи длинноствольной,

        Ты светлей хрусталя, молодого игривей козленка!

        Глаже ты раковин тех, что весь век обтираются морем;

        Зимнего солнца милей, отрадней, чем летние тени;

        Гордых платанов стройней, деревьев щедрее плодовых;

795 Льдинки прозрачнее ты; винограда поспевшего слаще.

        Мягче творога ты, лебяжьего легче ты пуха, —

        Если б не бегала прочь! — орошенного сада прелестней.

        Но, Галатея, — быков ты, еще не смиренных, свирепей,

        Зыбких обманчивых струй и тверже дубов суковатых,

800 Веток упорней ветлы, упорней лозы белолистой;

        Горных ты бешеней рек, неподвижнее этих утесов;

        Жгучее пламени ты, хваленых надменней павлинов;

        Трибул ты сельских грубей: лютее медведицы стельной;

        Глуше, чем моря прибой, беспощадней задетой гадюки.

805 И, — это прежде всего, кабы мог, у тебя бы я отнял! —

        Ты убегаешь быстрее оленя, гонимого звонким

        Лаем, и даже ветров дуновенья воздушного легче.

        Если б ты знала меня, не бежала бы, но прокляла бы

        Ты промедленье свое, меня удержать бы старалась.

810 Есть у меня на горе с нависающим сводом пещеры,

        Даже и в лета разгар у меня не почувствуешь солнца, —

        И не почувствуешь стуж. Под плодами сгибаются ветви;

        Есть на лозах витых подобные золоту гроздья,

        Есть и пурпурные. Те и другие тебе сберегаю.

815 Будешь своею рукой под тенью рожденные леса

        Нежные ягоды брать; рвать будешь осенние терны,

        Слив наберешь — не одних от черного сока багровых,

        Но и других, благородных, на воск весенний похожих.

        Станешь моею женой, — недостатка не будет в каштанах,

820 Да и во всяких плодах: к услугам твоим все деревья.

        Этот вот скот — весь мой, и немало в долинах пасется;

        Много укрыто в лесу, но много и в хлевах пещерных.

        Если спросишь меня — числа я назвать не сумею;