Секс и судьба - Франсиско Кандидо Хавьер
Наставник подчеркнул с многозначительным тоном:
— Невес, Невес! Прогрессивная сублимация пола в каждом из нас — это раскалённый очаг постоянных жертв. Не нам осуждать кого-либо за ошибки, которые мы можем совершить, или в которых мы чувствовали вину при других обстоятельствах. Давайте проявлять понимание, чтобы быть самим понятыми.
Под контролем нашего уважаемого друга, Невес умолк, и после нескольких мгновений ожидания, поглядев на него, я увидел, как он стал смиренно молиться.
6
По возвращение в комнату больной мы увидели, что Немезио и Марина действительно ушли. Оставалась только горничная.
Угрюмый Невес воздержался от комментариев. Он отрёкся от замечаний, с очевидной целью сдерживать в себе наименее конструктивные импульсы.
Несколькими мгновениями ранее он вновь обрёл уравновешенность, и попросил брата Феликса простить его за приступ гнева, в котором он выплеснул своё возмущение и отчаяние.
Его поведение было неуместным, и он обвинял себя в нехватке милосердия, в том, что показал себя неразумным, и теперь отчаянно раскаивался. Своим авторитетом брат Феликс мог бы его отстранить от благого труда, на который его пригласили с целью защищать свою дочь. Однако ему самому не хватило терпимости. В критический момент отцовское сердце оказалось без должной подготовки, которая позволила бы ему достичь уровня необходимой отстранённости, а он показал себя полным горечи и разочарования.
Но брат Феликс принял его в свои жаркие объятия и, улыбаясь, сказал, что духовное строительство при многих обстоятельствах включает в себя такие взрывы чувств, как громы возмущения и ливни слёз, которые, в конце концов, ослабляют приток крови к эмоциям.
Пусть Невес всё забудет и начнёт сызнова. В этом он надеялся на талант уместности и времени. И было очевидно поэтому, что тесть Немезио находился теперь здесь, перед нами, преображённый и внимательный.
По совету терпеливого друга, руководящего нашими действиями, он читал молитву, пока мы оказывали магнетическую помощь больной.
Беатриса стонала. Тем не менее, Феликс делал всё возможное, чтобы ей стало легче, и чтобы она смогла заснуть, но чтобы ещё не выходила из своего тела под привычным гипнозом сна. Пока что ей не требовалось выходить из своего усталого тела, объяснил он нам. По причине огромной слабости своих органов она сможет воспользоваться проникающей духовной ясностью, и было бы неразумно грубо бросить её посреди чрезвычайно активных впечатлений иной сферы, куда она в скором времени отправится. Было бы предпочтительней, чтобы изменения были постепенными, в соответствии с градацией света, который будет понемногу усиливаться.
Мы дали дочери Невеса питательный и обновляющий отдых, а сами отправились на улицу.
Сопровождая Феликса, лицо которого стало выказывать глубокую озабоченность, мы вышли к Фламенго[5], где поближе познакомимся с членами семьи Марины.
Надвигалась ночь.
Пройдя через узкий коридор, мы вступили в семейный дворик, обнаружив на крыльце двух развоплощённых мужчин, которые с лёгким шутовством обсуждали ужасные темы вампиризма.
Следует подчеркнуть, что хоть мы и могли наблюдать их движения и слушать их словоохотливую болтовню, ни один из них не мог заметить нашего присутствия. Они предвещали беспокойство и бросались в аргументацию, охваченные буйством.
Негодяи успокоились, но всё же оставались опасными, хоть и невидимыми для глаз тех, перед кем они вставали непредвиденной угрозой.
С подобными компаниями легко определить тот риск, которому подвергались обитатели этого железобетонного гнезда, укрывшиеся в огромной постройке, но беззащитные духом.
Мы вошли в дом. Увидев в главном зале мужчину с тонкими чертами лица, мы сразу же догадались по его расположению на диване, что он — владелец этих мест. Он внимательно читал вечернюю газету.
Украшения комнаты, хоть и скромные, выдавали утончённый женский вкус. Старинная мебель с угловатыми линиями смягчалась эффектом лёгких декораций.
Свисая из хрустальных ваз, букеты красных гвоздик гармонировали с розами того же цвета, умело расписанными на обоих холстах, висевших на золотисто-жёлтых стенах. Но из белой кружевной салфетки, завершавшей элегантность благородного стола, шокирующая и агрессивная, выставляла напоказ своё горлышко высокая бутылка виски, из которой исходили алкогольные пары, смешиваясь с дыханием приятеля, лежащего на диване.
Феликс приблизился к нему, его лицо выражало тревогу, смешанную с жалостью. Указав нам на него, он сказал:
— Ну вот, перед нами брат Клаудио Ногейра, отец Марины и основа семьи.
Я сразу же отметил его про себя. Хозяин дома представал передо мной человеком зрелого возраста, примерно сорока пяти лет, с силой отбивающегося от налёта времени: резкие черты его холёного лица словно отталкивали нечёткие морщины, волосы были прекрасно уложены, ногти полированы, пижама безукоризненна. Большие глаза, тёмные и подвижные, казались прикованными к буквам, они словно выискивали причины, которые могли бы зародить ироническую улыбку на его тонких губах. Меж пальцами руки, лежащей на краю канапе, торчала сигарета, из которой тонкой струйкой вился дым, рядом стоял небольшой треножник, где находилась уже полная пепельница, казавшаяся молчаливым предупреждением от злоупотребления никотином.
Оживлённые любопытством, мы уже было начали обзор, как случилось неожиданное. Оба зловещих развоплощённых, которых мы застали у входа, вдруг возникли перед нами и набросились на Клаудио, действуя бесцеремонно. Один из них схватил его за плечо и нагло вскричал:
— Выпить, дорогой мой, я хочу выпить!
Насмешливый голос неприятно подействовал на нашу слуховую чувствительность. Но Клаудио не услышал ни малейшего звука. Он невозмутимо оставался на месте, увлечённый чтением газеты. И если у него не было физических барабанных палочек в ушах, чтобы услышать требование, то в голове у него была акустическая система разума, синхронизированная с развоплощённым.
Эта недоразвитая сущность повторила своё требование ещё несколько раз, словно гипнотизёр, внушающий своё собственное желание, подтверждая приказ.
Результат не заставил себя ждать. Мы увидели, как жертва оторвалась от политической статьи, в которую была только что погружена. Он бы и сам не смог объяснить то внезапное равнодушие к редакционной статье, которое охватило его.
Выпить! Выпить!…
Побеждённый Клаудио получил внушение, и теперь единственным его желанием было выпить глоток виски.
Мысль распространилась со скоростью воздушного потока, пролетевшего
