Секс и судьба - Франсиско Кандидо Хавьер
Я заметил, что Невес горел от нетерпения поговорить по душам. Но благодетель, завладевший нашими сердцами, указал на супруга Беатрисы и пригласил нас:
— Друзья мои, наш Немезио серьёзно страдает, ещё не зная об этом. Я не знаю, заметили ли вы его органическую недостаточность… Постараемся помочь ему…
5
Не совсем оправившись от изумления, в которое нас привело подобное отношение, мы принялись помогать нашему брату Феликсу в применении определённых мер для блага друга, который, не зная о нашем присутствии, находился теперь в задумчивости.
При контакте с руками благодетеля, который весьма эффективно проводил магнетическую энергию, в организме у Немезио проявились дефекты в области кровообращения.
Значительно увеличенное сердце указывало на угрожающие тенденции в затвердении артерий.
Мужчина, которого мы осматривали, был ухожен внешне, но внутри был серьёзно болен. Однако самым неприятным был церебральный артериосклероз, развитие которого мы смогли очень чётко определить при помощи небольших аппаратов прослушивания.
Обладая большим медицинским опытом, брат Феликс указал нам на отдельную область, где я заметил уменьшение кровообращения, и сказал:
— У нашего друга существует опасность образования тромбов, и, кроме того, ему надо опасаться разрыва вены в случае повышенного давления.
Словно заметив какое-то движение, и как если бы он воспринял информацию, зять Невеса, сидя в мягком кресле, инстинктивно ответил на чувственную анкету, к которой мы прилагали его память, пронося все наши сомнения сквозь специфические мыслительные реакции. Он представлял себя погружённым в воображение, не зная, что целиком предстаёт перед нами в качестве больного, обращённого к разъяснению анамнеза. Он вспоминал о лёгкой глухоте, которая часто с ним случалась. Он рылся в своей памяти, отвечая на наши вопросы. Он выстраивал в ряд прошедшие события, вспоминая подробности. Он восстановил, насколько это возможно, фазы дискомфорта, в который он внезапно погружался, с потерей ощущений, которой он страдал несколькими днями раньше в своём офисе. Неожиданно он почувствовал себя опустошённым, отсутствующим. Мысли ушли из его мозга, будто изгнанные ударами молота. Ужасающая слабость охватила его. Казалось, ей не будет конца, тогда как она длилась лишь несколько секунд. К нему вновь пришло осознание себя, встревоженного, подавленного. В раздумье, он испытывал дурные предчувствия, которые продлятся ещё несколько дней.
В поисках облегчения он рассказал об этих фактах старому другу двумя днями раньше, поскольку не знал, как объяснить это явление.
Сцена, которую он восстанавливал в своём воображении, была такая чёткая, что мы смогли рассмотреть её все вместе, с Немезио и его собеседником, как если бы она была заснята на плёнку.
Не осознавая того, муж Беатрисы давал нам необходимую информацию об обмороке, который он пережил, о последующих за ним волнений, о разговоре, на который он вызвал своего делового партнёра, и о сердечной беседе между ними.
Мы дали инструкции и советы, которые его собеседник передавал ему; нельзя было откладывать их на потом. Он должен был пойти к врачу, проанализировать своё состояние, определить все симптомы. Он уже был настороже. Была очевидной его утомлённость. В Рио, в доме отдыха, ему станет лучше. Отпуск ему не повредит. По словам его собеседника, малейший обморок означал тревожный сигнал для жизни. Тревога серьёзная, поскольку болезнь уже стучит в двери.
В молчании, не замечая тог, что он общается с нами, Немезио мысленно повторял ссылки, сформулированные им.
Анализ был сложным: огромная ответственность, сжатые сроки. Он сопровождал свою супругу в последние часы её жизни, в болезненном окончании её существования, и не находил времени заняться собой. Он не ставил под сомнение справедливость предостережений, но считал, что обязан перенести лечение на более поздний срок.
Но в глубине его мыслей перед нами предстали другие причины, о которых он боялся говорить, раскрытые «живой газетой», втайне заархивированной в сейфе его души.
Растроганный прикосновением братской любви благодетеля, он в молчании дал волю своим самым сокровенным тревогам.
Он походил на шаловливого мальчугана, который в присутствии своих родителей старается казаться послушным.
Он ясно указал причину, которая толкала его избегать любых тем, связанных с медицинскими предписаниями, которые могли его касаться. Он страшился узнать о своём состоянии здоровья. Он снова любил, представляя себя, что вернулся в весну своего физического тела. Мысленно он видел себя молодым, счастливым. Он считал чувства Марины к нему встречей с молодостью, которая уже давно позади.
Множа свои воспоминания и раздумья, он открывал перед нами череду фактов, на которые опирались его непрочные понятия жизни, что позволило нам изобразить его психологическую действительность.
За это короткое время до своего развоплощения Беатриса теперь представала в его разуме реликвией, которую он почтительно поместил бы в музее своих самых дорогих воспоминаний. Невозмутимо правильная и простая, она превратила страсть в восхищение, а юношеский пыл в тепло спокойной дружбы. Чуждый благодеянию конструктивных навыков, он считал свою супругу матерью своих детей, которую забирает смерть. Инстинктивно он искал её доброжелательную улыбку и одобрительного благословения. Он желал её присутствия, как человек, привыкший к услугам ценного инструмента. Когда он приходил домой, мокрый от пота, он встречал покой в её взгляде.
Но, будучи материалистического воспитания и природным практиком, оставаясь всё же великодушным, Немезио не знал, что благородные души пожинают плоды возвышенного ликования в супружеской жизни на Земле, плоды, мякоть которых зреет и становится более сладкой лишь со временем, исключая переходные капризы оболочки.
Он настаивал на сохранении всех эмоциональных импульсов телесной молодости. Он был в курсе всех теорий либидо.
Иногда он посещал соседние города и проводил богемные ночи, утверждая по возвращении в разговоре с друзьями, что таким образом счищал ржавчину с сердца. Он возвращался от своих шалостей, привозя ценные коробочки, которые Беатриса принимала с радостью. В течение многих недель он был более нежен и благожелателен к ней. Но хотя он и прибегал к большей строгости в торможении привычек, он не умел посвятить себя духовному строительству, которое делает дисциплину возможной и гарантированной. Он вновь переходил все границы, установленные моралью, словно животное, бодающее ограду.
Иногда он смотрел на свою жену, всегда верную и полную самоотречения, и спрашивал себя, что могло бы произойти, если бы она поведал себя так же, как он, и сам ужасался этому. Ну, уж, никогда, думал он. Если бы Беатриса вдруг обратила своё женское внимание на другого мужчину, он был бы способен убить его, и он бы не колебался.
В такие моменты противоречивые мысли сотрясали его ограниченный разум. Он совершенно не интересовался своей женой, но
