Тайна леди Одли - Мэри Элизабет Брэддон
Роберт с состраданием смотрел на нее. Сестра и брат были так похожи, что он уже не мог думать о ней как о чужом человеке. Просто не верилось, что они познакомились лишь сегодня утром.
– Нужно надеяться, – чуть слышно прошептал он. – Несмотря ни на что, надеяться на лучшее.
– Нет, – сказала Клара, взглянув на него сквозь слезы. – Я надеюсь только, что смогу отомстить. До свиданья, мистер Одли. Впрочем, погодите, вы забыли дать мне адрес.
Роберт положил в карман ее платья свою визитную карточку.
– Я вышлю вам письма Джорджа, они помогут вам в поисках. До свиданья.
Роберт смотрел вслед девушке, пока она не скрылась за елями. Благородная красота ее лица навсегда запечатлелась в его душе.
«Да поможет небо тем, кто стоит между мною и этой тайной, – подумал молодой адвокат, – ибо они будут принесены в жертву памяти Джорджа Талбойса».
Глава XXIV. Письма Джорджа
Не возвращаясь в Саутгемптон, мистер Одли взял билет на первый же поезд в Лондон и через час-другой после наступления темноты ехал в кэбе по мосту Ватерлоо. Снег, в Дорсетшире плотный и хрустящий, здесь превращался в слякотную грязь, тающую под газовыми лампами питейных заведений и мясных лавок. Извозчик, руководствуясь удивительным профессиональным чутьем, выбирал самые темные и неприглядные переулки, незнакомые простым смертным.
«Как прекрасна жизнь, – мысленно иронизировал Роберт. – Какой чудесный дар, какое непередаваемое благословение! Если любой из нас подсчитает часы, когда был по-настоящему счастлив, покоен, ничто не омрачало его существование и ни одно облачко не затмевало голубизну неба, то горько рассмеется, обнаружив, что был счастлив какую-то неделю или десять дней за тридцать лет. Возможно, что за три десятилетия декабрьской тоски, мартовских ветров, апрельских дождей и ноябрьского сумрака выпало семь или восемь великолепных августовских деньков, когда в безоблачном небе сияло солнце и веял легкий ветерок. С какой нежностью мы лелеем воспоминания об этих днях, надеясь, что чудо повторится, воссоздаем сходные обстоятельства, стараемся договориться с судьбой! Как будто радость состоит из определенных составляющих, как будто счастье – не диковинная разноцветная птица, что летит куда ей вздумается: сегодня она с нами, а завтра навсегда нас покинула! Взять, к примеру, супружество, – рассуждал Роберт, трясясь в экипаже. – Да, женитьба. Как выбрать из тысячи кандидаток ту самую, предназначенную тебе судьбой? Как нащупать в мешке с ядовитыми змеями единственную безвредную? Вон стоит девушка, ждет, когда я проеду, чтобы перейти дорогу. Кто знает, вдруг она одна во всей огромной вселенной может сделать меня счастливым? А я проезжаю мимо, в неведении, слепо подчиняясь воле судьбы, и мой экипаж обдает ее грязью из-под колес. Опоздай Клара Талбойс на каких-нибудь пять минут, я покинул бы Дорсетшир, убежденный в ее бессердечии и черствости, и прожил в этой уверенности до конца своих дней! А теперь я знаю, как благородна и красива эта девушка. Если бы не она, я бы оставил всякую мысль о дальнейшем расследовании смерти Джорджа… а теперь она заставляет меня вновь ступить на опасный путь. Разве могу я сказать сестре покойного друга: „Я знаю, что вашего брата убили, и догадываюсь кто, но делать ничего не намерен“? Нет, не могу. Клара Талбойс…»
Кэб остановился, и Роберту пришлось оторваться от размышлений, чтобы заплатить извозчику и подчиниться унылой рутине, неизменной в горе и радости независимо от того, женимся мы или готовимся взойти на эшафот, занимаем пост лорд-канцлера или выступаем в роли опального адвоката из-за казуистических хитросплетений, понятных лишь завсегдатаям судебных иннов.
Мы часто злимся на несокрушимый ход жизни, на неуклонное движение маленьких колесиков жестокой человеческой машины, которая не останавливается, хотя главная пружина давно сломана, а стрелки на разбитом циферблате указывают на бесполезные цифры.
Кто из нас в первом приступе горя не испытывал беспричинного гнева против молчаливой благопристойности столов и кресел, правильной формы турецких ковров, несгибаемого упрямства предметов окружающего мира? Нам хочется вырвать с корнем гигантские деревья в первобытном лесу и переломать их огромные ветви, а способны лишь опрокинуть пару стульев или разбить изделие мистера Коупленда стоимостью в несколько шиллингов.
Сумасшедшие дома велики и даже слишком многочисленны, а все-таки их должно быть еще больше, как подумаешь, сколь многим несчастным приходится ломать голову над безнадежной упорядоченностью внешнего мира по сравнению с бурями, мятежами и хаосом внутри, как вспомнишь, сколько умов балансирует на узкой грани между здравым смыслом и безумием, между сумасшедшим сегодня и разумным завтра, между ненормальным вчера и здравым сегодня.
Роберт попросил высадить его на углу Ченсери-лейн у ярко освещенной лестницы, ведущей в ресторан «Лондон». Усталый и опустошенный, он сел за столик и заказал ужин – не от голода, а по привычке. Все равно ведь надо поесть, так лучше отличный обед у мистера Сойера, чем плохой у миссис Мэлони, воображение которой не способно пробиться за пределы узкого туннеля с отбивными и стейками, лишь изредка отклоняясь в сторону тушеной рыбы-соль или отварной макрели. Заботливый официант тщетно пытался расшевелить Роберта серьезным вопросом, что бы он хотел отведать на обед. Адвокат пробормотал что-то нечленораздельное, и дружелюбный официант, знавший его как постоянного клиента, вернулся на кухню со скорбным лицом и сообщил, что мистер Одли из Фигтри-Корта сегодня отчего-то не в духе.
Роберт поел и выпил пинту мозельского, хотя не смог в полной мере оценить достоинства блюд и тонкий аромат вина. Он продолжал свой мысленный монолог: молодой философ новой школы обдумывал любимый современный вопрос о ничтожности всего сущего и о том, что глупо идти по дороге, которая ведет в никуда, или трудиться в поте лица над тем, что не имеет смысла.
«Я принимаю власть этой бледной девушки с классическими чертами статуи и спокойными карими глазами, – подумал он. – Я признаю силу ее разума, превосходящего мой собственный, и склоняюсь перед ним. Последние несколько месяцев я действовал сам по себе и думал сам за себя; я устал от несвойственного мне дела. Я нарушил главный принцип своей жизни и жестоко наказан. На позапрошлой неделе я обнаружил у себя на голове два седых волоска, а у правого глаза заметил гусиные лапки. Да, я старею с правой стороны – почему, интересно?»
Он отодвинул тарелку и долго рассматривал крошки на узорчатой скатерти, обдумывая этот вопрос.
«Какой дьявол занес меня на эту галеру? Поздно: я уже занял место на веслах, и мне отсюда не выбраться. Я сдамся на милость кареглазой девушки и буду делать все, что она велит. Какое замечательное
