Тайна леди Одли - Мэри Элизабет Брэддон
Харкурт Талбойс гордился бы римским величием этой речи, и ему захотелось бы надеть тогу и сурово завернуться в ее складки. Сам Джордж никогда не предпринимал попыток смягчить вердикт отца, понимая, что дело безнадежно.
«Если я напишу ему, он сложит письмо, укажет на конверте мое имя и дату его получения, – говорил молодой человек, – и призовет всех в доме в свидетели, что оно не вызвало у него ни одного нежного воспоминания и ни единой жалостливой мысли. Он будет придерживаться своего решения до конца дней. Думаю, он даже рад, что единственный сын оскорбил его и дал возможность выставить напоказ свои римские добродетели».
Так отвечал Джордж жене, когда та умоляла его попросить помощи у Харкурта Талбойса.
«Нет, дорогая, – решительно заявил он, – тяжело быть бедными, но мы выдержим. Мы не станем умолять моего отца дать нам еду и кров, чтобы получить напыщенный отказ в назидание остальным. Нет, моя прелесть, лучше голодать, чем унижаться».
Супруга Джорджа не могла с этим согласиться. Ей вовсе не хотелось умирать с голоду, и когда шампанское в красивых бутылках сменил шестипенсовый эль из ближайшей пивной, она всячески выражала свое недовольство. Джорджу и самому несладко приходилось, а тут еще успокаивай жену, которая не думала скрывать разочарования.
«Я полагала, что все драгуны богаты, – хныкала она. – Любая девушка мечтает выйти за драгуна; им рады торговцы, и владельцы гостиниц, и театральные антрепренеры. Откуда я могла знать, что драгун будет пить шестипенсовый эль, курить вонючий табак и позволять жене носить поношенную шляпку?»
Джордж не усматривал в подобных речах никаких эгоистических чувств. Он любил Элен и верил в нее с первого до последнего часа своей недолгой супружеской жизни. Любовь слепа, ведь когда Купидон снимает ленточку с глаз, это верный признак, что он готовится расправить крылья для полета. Джордж не мог забыть мгновения, когда впервые пленился хорошенькой дочерью капитана Молдона, и как бы ни менялась она с течением времени, в его сердце жил этот незыблемый образ.
Роберт Одли выехал из Саутгемптона поездом, который отправлялся до рассвета, и прибыл в Уэрем ранним утром, а там нанял кэб до Грейндж-Хит.
На земле лежал снег, и каждая деталь пейзажа четко вырисовывалась на фоне голубого зимнего неба. Железные подковы лошадей цокали по скованной льдом дороге. Ясный морозный день чем-то напоминал человека, к которому направлялся Роберт: сурового и непреклонного. Январское солнце озаряло унылую голую местность ослепительным холодным светом, подобно Харкурту Талбойсу, который принимал самую мрачную сторону всякой истины и громко заявлял недоверчивому миру, что нет и не может быть никакой другой стороны.
Видавший виды наемный экипаж остановился у высокой изгороди, и возница спешился, чтобы открыть широкие чугунные ворота. С лязгом распахнувшись, те зацепились за большой железный зуб, воткнутый в землю. У Роберта екнуло сердце.
Ровные ряды елей за воротами вызывающе покачивали крепкими ветвями под порывами студеного ветра. Посыпанная гравием подъездная дорожка между деревьями вела через ухоженный газон к квадратному особняку из красного кирпича, каждое окно которого сверкало в лучах январского солнца, как будто его только что вымыла неутомимая горничная.
Мистер Талбойс питал крайнее отвращение к беспорядку и наводил ужас на всех домочадцев. Окна сияли, каменные ступени блестели на солнце, ровные дорожки в саду были посыпаны свежим гравием грязновато-рыжего оттенка. Лужайку украшали главным образом темно-зеленые кусты кладбищенского вида, которые росли на ровных, геометрически правильных клумбах; на лестничной площадке по обе стороны от стеклянной двери в холл стояли две деревянные кадки с такими же стойкими вечнозелеными растениями.
«Если этот человек хоть немного похож на свой дом, – подумал Роберт, – то я не удивляюсь, что они с беднягой Джорджем разругались».
В конце аллеи, обсаженной елями, дорожка сворачивала под острым углом (в любой другой усадьбе ее непременно проложили бы в виде плавной кривой) и подходила к дому. Возница подошел к двери и позвонил в медный колокольчик. Тот недовольно рявкнул, будто оскорбленный прикосновением плебейской руки. На крыльцо вышел дворецкий: черные брюки, полосатый льняной жакет только что от прачки.
– Да, мистер Талбойс дома. Не соизволите ли передать ему вашу визитную карточку?
Роберт протянул ему карточку и остался ждать в просторном холле, вымощенном камнем и обшитом полированными дубовыми панелями. Полировка сверкала тем же нестерпимым блеском, что и все остальное внутри и снаружи особняка.
Картинами и статуями украшают вход в дом только глупцы. Мистер Харкурт Талбойс, человек слишком практичный для глупых фантазий, ограничился барометром на стене, а в углу приказал поставить стойку для зонтиков.
Вернулся дворецкий – крепкий мужчина лет сорока, бледное лицо которого начисто утратило способность выражать какие-либо чувства.
– Проходите, сэр. Мистер Талбойс вас примет несмотря на то, что вы выбрали крайне неудобное время: всему Дорсетширу известно, когда он завтракает.
Молодого адвоката суровый выговор нисколько не смутил.
– Я не из Дорсетшира. Мистер Талбойс мог бы и сам догадаться об этом, если бы применил свои способности к логическому мышлению. Вперед, мой друг.
На бесстрастном лице промелькнуло выражение нескрываемого ужаса. Открыв тяжелую дубовую дверь, слуга провел гостя в большую столовую, обставленную со строгой простотой, которая со всей очевидностью говорила о том, что данное помещение предназначено исключительно для приема пищи, а жить здесь ни в коем случае нельзя. Во главе стола – за ним могло поместиться разом восемнадцать человек – Роберт увидел мистера Харкурта Талбойса, облаченного в серый домашний халат, подпоясанный кушаком, более всего напоминавший римскую тогу. Наряд довершали жилет из толстой буйволовой кожи и туго накрахмаленный батистовый платок, подпирающий безупречный воротник рубашки. Серые глаза хозяина излучали могильный холод, а тускло-желтый жилет гармонировал с землистой бледностью лица.
Нет, Роберт не ожидал, что хозяин окажется полным подобием Джорджа, однако надеялся хоть на какие-то фамильные черты. Ничуть не бывало, ни малейшего сходства. Увидев этого человека, Роберт больше не удивлялся резкому тону письма, полученного от мистера Талбойса. Такой сухарь не мог дать другого ответа.
В огромной столовой присутствовал еще один человек, и Роберт, поприветствовав хозяина дома, слегка растерялся, не зная, как себя
