Падение Эбнера Джойса - Генри Фуллер
— Назначьте день, — зачирикал Маленький О’Грейди, — мы будем ждать!
Пресиоза назначила день. Маленький О’Грейди аккуратно вывел фамилию Прочнована куске картона и прибил его поверх таблички с именем Гоуэна. Обитатели «Крольчатника» притаились в ожидании, какой эффект произведут на дочь семейства Макналти все эти приготовления и сумеет ли Игнас Прочнов обратить его в свою пользу.
На свободно вьющихся каштановых волосах Пресиозы красовалась шляпка из зеленого бархата. Девушка откинулась на спинку высокого кресла — лучшего кресла Гоуэна — из красного дерева, с латунными украшениями, — и с милой снисходительностью рассматривала нехитрые безделушки и потрепанные драпировки (несравненно худшие, чем те, что висели в студии Дилла), но делала это только из интереса к человеку, которому они якобы принадлежали. Манеры художника были совершенно не похожи на учтивость Дилла. Прочнов был человеком непосредственным и прямым почти до резкости и, видимо, считал не обязательным соблюдать сложные правила гостеприимства, которых придерживался порой даже О’Грейди. Он открыто восхищался Пресиозой, — она сразу это заметила, — но не выказывал навязчивых знаков внимания, как это делали при случае сомнительные молодые люди с более чем скромными источниками существования. Он был поглощен работой, серьезен и даже чуточку строг, но Пресиоза нисколько не сомневалась, что он видит в ней не только натуру. Он сурово посматривал на нее из-за мольберта своими черными глазами и, поскрипывая углем, быстро набрасывал ее портрет на многообещающем холсте. Пресиоза была чуть удивлена, но довольна. Она знала, что на нее приятно смотреть, и не боялась самого придирчивого взгляда. Она непринужденно откинулась на спинку кресла, предоставив события их естественному ходу.
— Как она позирует! — шепнул, подбоченивитись, Маленький О’Грейди Элизабет Гиббонс и с видом знатока, прищурившись, посмотрел на Пресиозу. — А какая у него хватка! — вполголоса восторженно добавил он, как только отдельные штрихи на холсте стали сливаться в четкое изображение. Прочнов рисовал легко, энергично и уверенно; каждый штрих был точен и выразителен.
— Этот умеет рисовать! Умеет! — стонал Маленький О’Грейди, как-то странно складывая руки на груди и раскачиваясь от волнения. — Какой мастер! Какой мастер! — жестикулируя, восторгался он секунду спустя. — Каких-нибудь пять минут, и уже схватил выражение ее лица! — воскликнул Маленький О’Грейди, подаваясь вперед. — Довольно, Игнас, ни одной линии больше! Ни одного штриха!
Прочнов обернулся к О’Грейди, напряженно улыбаясь, и от этой улыбки шевельнулись ноздри его правильного, твердо очерченного носа и дрогнуло темное пятнышко на верхней губе, обещавшее вскорости превратиться в усы. Это был знак признательности настоящего мастера человеку, который понимал, что такое настоящее мастерство. «Ah, si, jeunesse...» — как воскликнул поэт, но здесь молодость и pouvait и savait[40].
Прочнов повернул полотно к Пресиозе.
— Мадемуазель узнает себя?
— Это ты, Пресиоза, вылитая ты! — заявила дочь Роско Орландо Гиббонса.
— Иг! — воскликнул вконец растроганный О’Грейди. — Ну и глаз у тебя. Ты станешь знаменит! Ты должен прославиться! — Он повернулся к Пресиозе. — Ну, моя дорогая, он удивительно верно передал ваш облик! Даже Дэфф не сумел бы сделать лучше!
Пресиоза была похожа на многих из нас: она принимала мастерство как нечто само собой разумеющееся, и когда не было повода для критики, она не знала, что сказать. Однако восторженные восклицания и все поведение Маленького О’Грейди, который сейчас прыгал на одной ноге, подхватив руками другую, помогли ей понять обстановку. Ее художник создал замечательную вещь — создал легко, быстро, решительно, без переделок. По его виду угадывалось, что он отдает себе в этом отчет. «Никто не сделал бы лучше, — читала она в его глазах, — и вы, юная, цветущая, вы вдохновляли меня». Он назвал ее «мадемуазель», — что могло быть приятнее? Ничто, разве только этот легкий акцент в его речи, эта милая неправильность произношения, которая воспринималась ее слухом так же, как воспринимало бы ее обоняние острый и приятный, но едва уловимый аромат дорогих духов. Да, вознесение на небеса началось. Оставалось только перевести черно-белый набросок в краски. Ну что ж, колесница для Пресиозы готова, чтобы вознести ее еще выше.
— Я без труда уловил сходство, мадемуазель. — Снова услышав это слово «мадемуазель», Пресиоза ощутила сладкую дрожь. —Я без труда уловил сходство, — повторил Прочнов, отыскивая палитру и кисти. — Я легко нашел вас, а теперь так же легко могу потерять.
— О нет, нет! — с жаром воскликнула Элизабет Гиббонс.
— Не волнуйтесь, — уверенно заявил Маленький О’Грейди. — Вначале сходство обычно пропадает, но потом оно вновь появляется.
— Не надо рисковать! — продолжала Элизабет Гиббонс.
— То, что сделано однажды, — сказал Прочнов, показывая кистью на рисунок, — можно сделать еще раз.
Прочнов работал кистью так же решительно и уверенно, как и углем. Сходство и в самом деле стало пропадать под мазками красок, но Маленький О’Грейди был по-прежнему полон энтузиазма.
— Посмотрите, какая смелость! Какие мазки! Нет, он не просто накладывает краски! — кричал О’Грейди. — Эй, Прочнов, не забудь про тени на зеленом бархате! Вот так! А блики? Видите, как свет падает сверху на жакет табачного цвета! — продолжал он со сдержанным волнением в голосе, подталкивая локтем Элизабет Гиббонс. До сих пор ее никто не толкал локтем в бок, и она, покосившись на О’Грейди, отодвинулась. Но Маленький О’Грейди, которому неведомо было смущение — его вообще никто не мог смутить! — тут же снова придвинулся к ней. — Вот это да! Вот это работа! Нет, он не просто кладет краски на холст! Вы понимаете, что он сейчас сделал?
Подбадриваемый похвалами, Прочнов работал с учетверенной энергией, и Пресиоза чувствовала, как ее колесница перекатывается с облака на облако, поднимаясь к небесам. Маленький О’Грейди воодушевил всех участников этой маленькой сценки, и оттого Пресиоза выглядела еще более хорошенькой, а Прочнов писал так хорошо, как никогда в жизни.
— Милое дитя! — заявил Маленький О’Грейди. — Вы попали в хорошие руки. Правда, вы готовы улизнуть — я уже не вижу ваших блестящих глазок и не могу поручиться за ваши крохотные уши и подбородок. Но зато эти чудные волосы цвета старого золота остались на месте и
